Киновед, кинокритик, сценарист, эссеист. В общем, что вижу, про то и пишу.

Большую часть жизни прожила в Ленинграде, потом переехала в Санкт-Петербург, а потом и вовсе в Москву – как декабристка, вслед за мужем. Так теперь в Москве и живу. Художественно руковожу Российскими программами Московского Международного кинофестиваля – без малого 15 лет, и программами Санкт-Петербургского кинофестиваля «Виват кино России» – уже больше 20 лет. Видимо, руковожу неплохо, раз до сих пор не турнули.

Живу довольно давно, много видела и много помню, иногда вспоминаю на бумаге.
**

Энтропия
**********

Я часто думаю о том, почему у нас такое странное кино...

Вот, смотрите: американцы, допустим, или латиноамериканцы снимают кино, которое нравится американцам или латиноамериканцам.
Индийцы и китайцы снимают кино, которое нравится индийцам и китайцам.
Самым обычным, тем, какие есть.

Ну да, есть и особый сегмент: везде снимают какое-то количество картин, нравящихся интеллектуалам. Не в смысле – особо умным, а в смысле – образованным, начитанным и насмотренным, эстетически оснащенным.
Но это – отдельная и совсем небольшая часть общего кинематографа.
У них и фильмы, снятые за гроши и на коленке, бывает, взрывают кассу, потому что сделаны людьми, понимающими, что может понравиться своим.
А фильмы, снятые за громадные деньги, так и непременно должны нравиться сперва своим, а потом уже всем остальным.
У нас – громадная страна и всё еще большой и ёмкий рынок.
Казалось бы: снимайте кино, какое снимали Меньшов, Гайдай или Рязанов – и будет вам счастье. И народ вам денежку в кассу-то потащит, не будете успевать отбиваться от их денег.
Так нет же.

Я вообще никого не вижу в современном российском кино, кто умел бы нравиться массовому зрителю.
Да, честно говоря, никого не вижу, кто хотел бы.
Кажется, для этого всего-то и нужно – хоть что-то понимать про свою страну и свой народ.
Ну, как-то же ведь умели прежде снимать кино, которое нравится и профессору, и эстету, и «тёте Мане».

Умел Панфилов, умела Лиознова, умел Ростоцкий...
Да, не были чемпионами кассы Тарковский, скажем, или Авербах. У них всё же, слишком напряжённая внутренняя жизнь была в фильмах, требовала слишком больших эмоциональных и интеллектуальных затрат при смотрении этих фильмов.
Но покажите мне сегодня такого интеллектуала-режиссера?
Да ёлки, этой режиссерской породы уже и в природе-то не существует.

Но ведь про губенковских «Подранков» или про «И жизнь, и слёзы, и любовь» не скажешь, что это шибко интеллектуальный кинематограф. Но, тем не менее, над ними и продавщицы рыдали, и интеллектуалу было в них над чем поразмыслить.
Почему-то Данелия мог и «Осенний марафон» снимать, и «Я шагаю по Москве», и «Мимино» с «Афоней» – когда первый нравился интеллигенции, а вторые – обожали все страной.
Если о современных режиссерах говорить, то я, пожалуй, кроме Урсуляка никого и назвать не могу, кто совершенно спокойно может и «кассу подломить» – когда его «Ликвидация» становится абсолютным хитом, и серьезное глубокое кино снять – и тогда у него получаются «Летние люди» или «Праведник».

Я сейчас говорю даже не о таланте, а о владении профессией, когда режиссер точно понимает: вот тут у меня в зале должны заплакать, а тут – засмеяться, а тут вот могут заскучать, но я им не дам.
И в самом деле – заплачут, засмеются, а когда начнут скучать, он их найдет чем взбодрить.

Художественное чутье всегда само заставляло настоящего художника понимать каждого, сидящего в кинозале. И дать ему – и дворнику дяде Васе, и интеллектуалу Василию Петровичу – то, за чем он сюда пришел.
Боль или радость, тонкие движения души или «жирные барские объятия» (это не я, это Гончаров – про то, как ласкали и нежили в доме Обломовых маленького немчонка, сына управляющего).
Каждый – и это ключевое слово – получал от кино своё, и любил его именно за это.

Но, увы, сегодняшнему кинематографу практически не интересен человек. Вот такой, какой есть – счастливый и несчастный, глупый, смешной, и жалкий. Думающий и чувствующий, или чувствующий, но не думающий...
Ни-ка-кой. Во-об-ще.

Кино – это не просто развлечение, не просто искусство. Это – идеология. Нравится нам это, или нет.

Китайцы свою идеологию продвигают вместе со своими «фильмами-балетами» про боевые искусства.

Они тихо-мирно рассказывают человечеству про свою великую историю, про то, какие они крутые, какие они непобедимые. Они внушают мировому сообществу мысль об этом, а мировое сообщество эту мысль хавает. Никто не замечает, как мысль о непобедимости китайцев врастает в сознание вместе с их фильмами.

И американцы – что бы ни снимали, сколько бы социальной критики в их фильмах ни было – но всё равно непременно победа будет за «хорошими парнями», для которых Америка превыше всего.
А мы какую мысль внушаем?

Что мы грязные, вонючие, тупые, подзаборные. Что наша жизнь – сплошной кошмар – во все обозримые времена. Что всё наше прошлое – это кровь, мрак и злобное НКВД, а если у нас и случались победы, то только потому, что «танки сами воевали».

Вот такой кинематограф мы сегодня имеем.

И кому это кино охота будет смотреть, кроме трёх с половиной кинокритиков?

Наше кино само загоняет себя в маргинальные рамки.

Почему сегодня люди, которые сидят в кабинетах, случайно занесенные «социальным лифтом» выше, чем могут прыгнуть, почему они сегодня диктуют кинематографу свои странные правила «игры»?
Почему масштабный госзаказ получают проекты, от которых иной раз просто глаза на лоб лезут, честное слово?
Почему сегодня с создателей фильмов, снятых на государственные деньги, никто не спрашивает не только качества, с них не спрашивают даже денег?
И в результате нарастает энтропия – внутренний хаос, тотальное неверие, недоверие, нелюбовь к людям.

А человек искусства не имеет права не любить людей. Он просто обязан хоть немножечко их любить. Жалеть и любить их, быть к ним добрым. Иначе ему надо было идти в математики. Да и математику тоже лучше быть добрым.
Я пытаюсь понять, почему эти простые вещи вдруг оказались забыты, как рецепт сушёной вишни из «Вишневого сада»?

А так-то – да, снимают либо пиф-паф, и вся армия 1941-го у них в кудрях и в маникюре, в свеженьких ватниках и новеньких гимнастерках. А им – хоп што, как будто так и надо.
Либо – «для интеллектуалов» – чтобы мат-перемат, и всё в говне, а что не в говне – то в штанах с лампасами.

А чтобы насмешить публику – им непременно надо с героя штаны снять: то-то смеху будет. И по-другому смешить не умеют.
Ну, допустим, этому сегодня не учат: некому.

Но свои-то мозги где?

А нигде.

«Народом» они считают своих одноклассников или однокурсников, им и хотят нравиться. Ну, или прессе. Да и этим нравиться тоже не очень умеют, не говоря уже об остальных.
Но, зато, очень нравятся самим себе – постоянно, 24 часа в сутки.

И вот как вообще может существовать кинематограф, у которого сегодня главный суперхит – это «Чебурашка», не к ночи будь помянут?

**