И что ещё так верно подметил Михаил Афанасьевич, так это ту самую грань, определяющую человеческое достоинство в любых ситуациях и предохраняющую от незаметного, но верного опущения в ад.

Грань эта – в проборе. В том самом, что на голове. Ну и в голове тоже. Она либо есть и вы её тщательно оберегаете от неряшливости, что бы ни случилось. Либо вы вовсе ей не обеспокоены и потому при первых невзгодах достаточно быстро превратитесь в воплощение бытовой и интеллектуальной затрапезности. С несвежими волосами и затёртыми ленью мыслями, c засаленным воротником и в нечищенных ботинках. Во всех смыслах всех перечисленных слов.

Вот это всё очень тонко подхвачено у Михаила Афанасьевича в не слишком зачитанных зарисовках «Тайному другу», где герой лежит на полу, у керосинки, без света (потому что без лампочки), чисто выбрит, с великолепным пробором, в одном щелчке от самоубийства, и тут к нему приходит дьявол и предлагает напечатать его роман...

А попутно замечает, что, несмотря на невзгоды и общую невзрачность авторской жизни, ту самую грань опущения человеческого достоинства, за которой все кошки серы уже окончательно, автор всё-таки не перешёл. И это, само по себе, в некотором роде искупление...

«...Сидите у керосинки… бреетесь каждый день...Бриолином голову... »

Нет, это вовсе не про педантизм. Это именно про достоинство.

Оно ведь имеет обыкновение проявляться вовсе не когда вы гарцуете в лучах успеха и благополучия, а как раз когда вам нечего жрать и ждать в перспективе, но вы всё равно, даже если вас никто не видит, сидите умытый, побритый, в выглаженных брюках, с идеальным пробором на больной заботами голове...

Я всегда именно об этом вспоминаю, когда мне попадаются на глаза и начинают разъедать мозг уничижительные замечания о целой категории людей, которых сегодня принято презрительно называть «офисным планктоном».

Все эти люди никогда не занимают крупных должностей, не стоят у руля и не решают творческих задач. Они все вместе создают ту самую массовку, без которой невозможно основное действие. Каждый из них в отдельности ведает своим строго определённым шурупом, регулярная смазка и завинчивание которого необходимы для работы целого механизма.
Они незаметны, как окружающая действительность. И настолько же важны. Иначе бы, конечно, они никого не окружали.

Bсе скромные сотрудники министерств и ведомств, секретарши и завхозы, приёмщицы и регистраторши, библиотекари, кассиры, курьерши, телефонистки, машинистки и все остальные, все, за исключением двух-трёх шефов и двух-трёх замов во все времена были именно тем, что сейчас стало принято называть «офисным планктоном».
Oни были секретаршами и завхозами, курьершами и машинистками, а сегодня они менеджеры, маркетологи, мерчандайзеры и пиар-агенты – по сути, всё те же, по названию – «офисный планктон».

Термин появился и стал понятием уничижительным с приходом соцсетей и сетевых «хомячков», зарекомендовавших себя как самая невзрачная и легко манипулируемая прослойка общества, падкая на «флешмобы» и дешёвые сенсации, но торжественно и самолично облачающая себя в тогу «литераторов», всякого рода «экспертов» и ярких выразителей «общественного мнения».
Вот в эту жалко гротескную категорию «хомячков» и слили одним махом весь «посев» офисного планктона, без фильтровки и разбора.
А это несправедливо. И неосмотрительно.
Прежде всего, потому, что везде и всюду, все и всегда начинают свою трудовую деятельность именно как офисный планктон и никак иначе. Некоторые, конечно, и заканчивают в той же категории, но это чаще всего личный выбор и реже – стечение обстоятельств.
За малым исключением, каждый в ответе за собственную лень или неверно выбранную специальность.

С офисного планктона начинают все крупные инженеры, дипломаты, историки, экономисты, большие директора и великие писатели.
Разумеется, далеко не весь «планктон» в ходе «карьерного роста» мутирует во что-нибудь значимое. Но это и не подразумевается самой его природой. И лес – не лес без густой массы наполняющих его деревьев. Главное, чтобы у каждого оставалась возможность расти, бок о бок с другими, хилыми, крепкими, кривоватыми, недоросшими, переросшими и ещё Бог знает какими.
А уж как он эту возможность использует, повторю: чаще всего – личный выбор и реже – стечение обстоятельств.

Позвольте снова вернуться к Михаилу Афанасьевичу и напомнить: «Мне было стыдно, что человек с таким образованием служит в газете, лежит перед керосинкой на полу и у него нет картин на стенах...»
Учитывая известное наследие самого Михаила Афанасьевича и стольких других, тоже начинавших в «разнородных мелких организмах, свободно дрейфующих в толще воды и неспособных сопротивляться течению», я искренне считаю, что вовсе не стоит стыдиться своей принадлежности к офисному планктону.
И уж тем более не следует выражать этой категории какое бы то ни было презрение.

Безмерное уважение вызывают люди, сами зарабатывающие себе на жизнь, пусть и самыми скромными и неброскими способами. Люди, ежедневно вырывающие себя из тёплых снов в промозглую действительность, содержа при этом в порядке свой внешний (если не внутренний) вид, как бы ни было тяжело, как ни силён был бы соблазн расслабиться и опуститься. За щелчок до самоубийства, на полу у керосинки, в отглаженном костюме, с идеальным пробором...
Это оно и есть – тихое, но несгибаемое достоинство.
И между прочим, ценится оно значительно выше финансовых высот или громких репутаций. Потому что – и вот оно, главное! – с офисного планктона можно не только начать. Офисным плантоном, по стечению обстоятельств, можно неожиданно закончить. И при этом остаться уважаемым человеком.

Я расскажу здесь одну историю, для иллюстрации того, что никто и никогда не гарантирован в один прекрасный день стать офисным планктоном.

Даже если вы никогда не бывали в Париже, вы, конечно, знаете или хотя бы слышали, какую безоговорочно шикарную ассоциацию мгновенно вызывает одно название «отель Риц». Это ультра фешенебельное заведение не по карману не только постояльцам среднего достатка, но даже и захожим туристам, желающим выпить в баре отеля что-нибудь самое обыкновенное, по цене, превышающей среднестатистический здравый смысл.

Вообще говоря, настоящее понятие «люкс» – это не про деньги, а именно про достоионство. И именно эту простую истину категорически не дано понять всей нынешней тусовке, к коей применимо вульгарное понятие «гламур»... Я обьясню.

Лет тридцать назад, в баре отеля Риц ежедневно появлялся очень стильный мужчина, в обрамлении очень дорогого костюма и прекрасных манер. Наследник богатой аристократической семьи, он жил по соседству и заходил в отель в обеденное время, как вы в кафетерию на углу, чтобы ублажить себя перед обедом любимым фирменным рицевским коктейлем, по приблизительной цене среднего ресторанного обеда для трёх трудяг типа «офисный планктон».
Весь персонал отеля относился к постоянному клиенту столь высокого ранга с особым почтением (само собой!).
Ходил он туда долгие годы, часто обедал или ужинал там в компаниях известнейших и очень уважаемых людей. Его узнавали швейцары, посыльные и официанты. Его фотографиями пестрели светские хроники.

И вдруг всё кончилось. Внезапно и бесповоротно. В семье случилась серьёзная трагедия, приведшая к сокрушительной потере всего состояния целиком. Обычно в подобных случаях всегда остаются запасные выходы, родственники, семейные реликвии, друзья, наконец. Но у него или что-то с чем-то совсем не сложилось, или он сам не захотел воспользоваться подачками. Как бы то ни было, а стало очень жёстко: практически со дня на день кончились привычные щедрые доходы, а расходы потребовали быстрого реагирования.

Человек этот исчез сразу и повсеместно: из светских хроник, фешенебельных бутиков, баров, ресторанов и званных обедов парижского «бомонда». «Достоверные слухи», которые сильнее любого затворничества, очень скоро оповестили всех причастных, вплоть до барменов, швейцаров и горничных отеля, что человек этот сам ретировался отовсюду, потому что гордость не позволила ему продолжать вести привычно шикарный образ жизни за чей-нибудь счёт, не имея возможности самому оплачивать собственные необходимости и тем паче прихоти.

Те же достоверные слухи разузнали также, что человек этот вынужден был отказаться даже от фамильного жилья, переехать в очень скромные апартаменты и – впервые в жизни! – пойти работать в какую-то мелкую конторишку, нa какую-то мелкую должностишку.
Иными словами, стать презренным «офисным планктоном», более не имеющим ни прав, ни возможностей на обслуживание в категории «люкс». Нужно ли добавлять, что в баре отеля Риц человека этого больше не видели...

И прошло с тех пор и так, и сяк, но целых 25 лет. За которые поменялось многое, кроме некоторых отельных работников. В гостиницах такого класса, как правило, опытный персонал оплачивается значительно выше офисного планктона и держится долгие, долгие годы.
И вот однажды утром, спустя 25 лет, на пороге бара отеля Риц появился очень скромно и очень аккуратно одетый, тщательнейшим образом причёсанный старичок с несколько погнувшейся, но ещё держащейся осанкой.

Недавно устроившийся в отель новый швейцар встретил его, как водится, по одёжке и проводил в бар сочувственным взглядом, ожидая, что увидев прейскурант незнакомых цен, мосьё сконфуженно повернёт свои дешёвенькие, но начищенные ботинки обратно к выходу.

А вот перетиравший стаканы бармен с тридцaтилетним стажем неожиданно изменился в лице и сурово сжал тонкие губы. Старичок, не поднимая глаз, скромно присел за стойку и погладил ладонью отполированную поверхность. Было очевидно, что ему неловко, что он растроган, что чувствует себя не в своей тарелке, что очень смущается. Двадцать. Пять. Лет. Двадцать пять... Это ж жизнь! Он собрался уже поднять глаза на бармена и сделать заказ, как вдруг услышал над своей головой спокойный учтивый голос:
– Вам, как всегда, «розовый», Мосьё Венсан?..

То самое - "тихое достоинство" - оно про это.
***
**Текст впервые опубликован в источнике «УМ+»