Наталья Черных: Здравствуйте, друзья! В эфире программа «Линия жизни». Сегодня мы в гостях, а точнее сказать, в святая святых — в рабочем кабинете замечательного писателя Бориса Львовича Васильева. Когда мы говорим о линии жизни человека, о его судьбе, то понять её невозможно без знания корней этого человека. Я знаю, что вы с огромным почтением, уважением (вы много об этом писали) относитесь к своим предкам. Расскажите о них, пожалуйста…
Б.Л. Васильев: Конечно, легко опираться человеку, когда он знает свои корни, когда он их ощущает, когда они для него не посторонние, а идущие из глубины, из какого-то самого существа России. В этом смысле мне судьба улыбнулась. Я и родился в семье очень хорошей, и учили меня хорошо, и, надеюсь, неплохо воспитывали. Вы понимаете, вся беда в России заключалась в том, что у неё не сложилось единой культуры, единого культурного материка. В России не сложилось единого гражданского общества. Россия только приступила к строительству этого общества, после освобождения крестьян от крепостного права, когда она перестала быть страной рабовладельческой, прямо назовём.
Поэтому, когда она приступила к этому, но не успела ничего сделать, как началась империалистическая, а затем большевистский переворот, который в конечном итоге и не позволил создаться российскому единому гражданскому обществу. Всё дело в том, что это гражданское общество состояло из двух частей. Одна, наибольшая его часть, огромная часть — это было крестьянство, которое опиралось прежде всего на религию и на свои деревенские строго чтимые обычаи: на общину, на их решения, на уважение к старшим — вот её постулаты основные, — на любви к труду.
Вторая, наименьшая её часть, была более развитая — это была дворянско-городская культура. Я говорю дворянско-городская, потому что много было разночинцев, которые не были дворянами, но при этом назвали себя дворянско-городской культурной средой.
Здесь было несколько другое. Здесь первоосновой была семья. Не её обычаи как таковые, для всех одинаковые, а её традиции, одинаковые для каждой семьи. Поэтому воспитание шло индивидуально, на традициях своей семьи, данной семьи. И огромное значение здесь приобретали знания, которые в тебя начинали вкладывать с самого раннего детства, не имеющие отношения к твоему будущему труду. Если крестьянский ребёнок будет пахать точно так же, как пахал его отец, когда вырастет, то (тогда, в те времена я имею в виду, естественно) у городского жителя, у дворянина в особенности, выбор был значительно шире. Он мог поступить на любую государственную службу, и чтобы готовить его к этому труду, нужно было вкладывать в него какие-то иные основы. И они у него закладывались. Ведь общими для всех являются основы гуманитарные, прежде всего. Вот блок гуманитарных основ закладывался в городского ребёнка, замещая собою религию, потому что дворянство и разночинство в основе своей были... я не скажу атеистами, но для них религия была приятной традицией. Крестины, свадьбы, — всё, что хотите, посещение церкви по воскресеньям, но не более того, чаще они там не появлялись, так сказать. Просто дань традициям. Вот этот гуманитарный блок заменял эту религию, потому что он давал тебе корни, мораль, опору и понимание, как себя вести в столь изменяющихся обстоятельствах. Чёткое понимание, что ты должен делать, как должен поступать.
К сожалению, советская власть начала с того, что она разгромила церковь и разгромила само крестьянство, её экономическую основу, после чего крестьянство на Руси приказало долго жить, у нас нет крестьянства. Мы вот только пытаемся возродить через фермеров, но это очень длительный процесс. У нас были колхозники, а это не одно и то же. Колхозник занят общим трудом, получая некую усреднённую зарплату, поэтому лично в своём труде он никогда не был заинтересован. У него не было своего надела. Поэтому куда с большим остервенением и удовольствием он работал на своем участке (он его кормил), нежели на общественном, и это было вполне естественно, я ни за что не могу их упрекнуть — их поставили в очень трудные житейские условия, а религии нет... никакой. Значит, он лишён был и опоры своей. Нравственной и моральной.
А их, крестьян, была масса, огромная масса. И крестьянство начало бежать в города. Должен сказать, что города тоже были неблагополучные, в городах была расстреляна интеллигенция. Дворянство в первую очередь. Из старой интеллигенции практически все были посажены, подавляющее большинство было просто физически уничтожено. Кроме того, там храмы тоже были разрушены, хотя для города это была небольшая потеря, там храмов хватало. Так что беспокоиться нечего, кое-что оставалось, ну и слава богу, а нет, так и не надо. И в эти города, несколько обезличенные уже отсутствием интеллигенции, уже потеряв свой облик, свою нравственную опору в интеллигенции, бежали люди из деревень всеми способами. Уходили в армию и не возвращались обратно — это наиболее известный способ. Оставались одни девочки. Девочки любыми способами бежали, потому что нужно же род свой продолжать, это же зов предков. А от зова нельзя уйти. А как? Одни старики, женихов нет. И они всеми способами бежали в города.
А прибежав в город, они сталкивались с совершенно иной культурой, более изощрённой, более избираемой, требующей сравнений. Вместо одной церкви несколько, выбирай любую, пожалуйста. Это уже смущает крестьянина: как так, почему много? И поэтому они оседали в обывательском слое. В слое, который у всех городов был. Это были выходцы из крестьян большей частью, это были какие-то осевшие бродяжки, кто угодно. Это не мещанин городской, это обыватель городской. Мещанин — это нормальный житель города, статус — это купец, это лавочник, это ремесленник. А это просто были никто. Они извозом занимались, что-то ремонтировали, в чём-то кому-то помогали, они выполняли ту черновую работу, которую город требовал от них. И постепенно этот слой рос. И таким образом попавшие туда крестьянские дети не приобретали культуры городской, а приобретали культуру обывательскую. Вот в чём было начало нашей трагедии. Рушилась одна культура и размывалась другая культура. Именно размывалась.
В результате обе эти культуры для России оказались потерянными. Советская власть хотела создать культуру сверху, советского человека, советскую культуру, так называемую. Но культуру сверху не создают, культуру создаёт народ. Он должен был на самом-то деле продолжать традиции России. Продолжать, только под другой вывеской. И как только рухнул Советский Союз — мы имеем то, что имеем сейчас. Суррогат культуры русской под названием «советской» тоже рухнул окончательно. Сейчас мы попали в пространство, лишённое культурного слоя.
Под культурой, я разумею, чтобы было понятно, отнюдь не искусство, что принято сейчас говорить. Потому что между культурой и искусством такая же разница как между образованием и образованностью. Ощущаете разницу?
Наталья Черных: Исходя из всего того, что вы сейчас сказали, если бы мы с вами моделировали сегодня судьбу человека, что надо заложить в основу его жизни, чтобы состоялся нормальный человек, личность?
Б.Л. Васильев: Понимаете, личность как таковая состоит в ощущении собственной личной нравственности. Не морали — это несколько иное. Мораль — это тот неписаный закон, по которому живёт данное общество. Вы знаете десять постулатов Нагорной проповеди. Вот по этой Нагорной проповеди и основывалась русская мораль. Мораль России. Мало того, что в ребёнка маленького, крохотное существо, закладывались основы этой морали, но и каждая дворянская семья закладывала для ребёнка ещё его личную нравственность, то есть традиции, порядок поведения и волю. Потому что он должен был выбирать себе службу, работу, сферу деятельности, ставить перед собой цель и её добиваться.
Что такое воля? Это поставить перед собой цель и её добиться, вот и всё. Лично добиться, во что бы то ни стало. Крестьянам не было нужды этого делать, потому что у них была другая задача в жизни. А дворянский ребёнок не мог по-другому поступить: если он поставит цель и скажет себе, что я буду генералом, как минимум, пусть он её не достигнет, но полковником станет. И тогда он пойдёт служить в армию. Для этого нужно заложить в него этот стержень нравственности.
Сегодня нам надо заложить хотя бы основы морали, то есть то, на чём держалось общество. И это разрушено. Настолько разрушено, что обратите внимание, слово «мораль» у нас не произносят даже средства массовой информации. Вы не встретите его в газетах, это слово исчезло из обихода. Это знак того, что его не существует как понятия. Почему?
Всё дело в том, что Россия никогда не была свободной. Никогда. За всё время своего существования она никогда не была свободной. Поэтому она воспринимала свободу как волю. А между свободой и волей огромная разница. Свобода — это твоё поведение в рамках закона, который ты прекрасно знаешь. А его нарушение грозит тебе неприятностями. А воля — это что хочу, то и ворочу. Система держалась не столько на морали, сколько на терроре, будем откровенными. Но ведь террор исчез и всё остальное исчезло.
А мораль? От морали ничего не осталось. Свобода не может быть сверху декларированной, как и воля. Не может, хотя бы потому, что наши законы не работают. Те, которые мы пытаемся провести, не работают, потому что для этого не подготовлен аппарат. Он тоже также воспринимает свободу, он такой же, он оттуда же, он из нас, этот аппарат. Он же делается из тех же самых... из нас самих, ребята, он ни лучше, ни хуже. В России аппарат состоял из дворянства, там другое образование было, другой уровень подготовки. Там всё другое. Там готовили управленческий класс. А у нас в какой семье готовят управленческий класс? Да ни в какой. Вот в чём всё дело. А быть хорошим специалистом и прийти руководить в министерство — это разные вещи. Ты чудный специалист, прекрасный, но ты можешь знать только свою специальность, на ней зациклиться, да, вот так упорно и не ощутить ничего другого.
Один только пример приведу, ради бога, извините. Но чёрт нас понёс в Афганистан. Просто не понравился нам там руководитель. Что в результате мы имеем? И в результате следующего хода что будет? А будет то, что Афганистан не умеет сдаваться. Там люди по-другому воспитаны, он не умеет сдаваться на милость никогда, они все подохнут, но не сдадутся. Они создали движение «Талибан». Послезавтра «Талибан» будет стучаться к нам в дверь.
То же самое в Чечне. Чеченцы тоже не умеют сдаваться.. Они все подохнут, но будут воевать с нами до конца, до последнего человека. А наши ребята из Чечни какими возвращаются? Изломанными. То есть мы сами себе нанесли чудовищный удар. Своей нравственности, своей морали, своему спокойствию, своим собственным людям мы нанесли чудовищный удар вдруг, решением сверху. От чего это пошло? От недостатка культуры. Потому что верстается управленческий аппарат из тех же слоёв, которые не знают, что такое культура.
Наталья Черных: Вот мы тут подошли к вопросу армии, вероятно, и даже проблемы армии и личности. Всё-таки есть понятие «честь офицера», и не всякая война справедлива. И для неё тоже нужно иметь внутренний стержень, он должен быть воспитан в понятии долга, чести, совести. Не имею я права идти и убивать других людей, хотя это разговоры, казалось бы, недостойные офицера.
Б.Л. Васильев: Нет, почему, очень правильно рассуждаете. Это значит, нравственность работает уже. Сначала давайте разберёмся, что такое война. С моей точки зрения, Маркс или Энгельс, точно не помню, короче говоря, кто-то из марксистов делил войны крайне неправильно на справедливые и несправедливые. Кто решает, какая война справедливая, какая не справедливая? Война бывает за и против. Вот Отечественная была за. Отечественная война была за: за твою Родину, за твой народ, за твоих детей, за твоих стариков, за твои могилы, за твоё прошлое — за! А война в Афганистане, к примеру, это война против. Никто же нас не трогает, ребята, мы против воюем. Так вот Чечня сейчас воюет за, а мы против. Вот трагедия нашей армии в чём заключается. И каждый армеец, каждый офицер это внутренне ощущает. Ощущает. Тут ничего не поделаешь, совесть-то есть у каждого.
Армию нужно, конечно, переформировать. Это, конечно, безумно дорого стоит, потому что у нас была страшно раздутая армия. Её, конечно, нужно резко сокращать. Наша доктрина, объявленная на весь мир, для нас состоит в том, что мы собираемся только содержать армию, которая будет охранять нас без всяких наступательных действий. То есть нам нужно создать оборонительную армию. Она должна быть маленькой, очень профессиональной, очень хорошо вооружённой, очень гибкой в управлении. Очень гибкой. И, конечно, она должна состоять только из профессионалов — как офицеров, так рядовых. Только по найму, только профессионалов. Понимаете? То есть взять за образец... ну, американская армия, пожалуйста, она, как правило, состоит из профессионалов, она как правило контрактная, очень хорошо обучена. Это очень дорого стоит, я всё понимаю, но к этому должны идти не на словах, а на деле. Сокращать количество вооружений. Нам нужна оборонительная военная техника, сугубо оборонительная. Нам нужна линия Мажино кругом, условно говоря. Понимаете? А совсем не атакующие какие-то виды, которые собираются на кого-то нападать. Тогда можно совершенно спокойно сокращать армию. И тогда в неё набирать людей не только по контракту, но ещё по очень жёсткому конкурсу, где присутствовали психологи, которые бы состояние твоей души проверили на сотни тестов, как это происходит в Америке. Я это знаю лично, потому что я этим вопросом интересовался, как в полицию в Америке отбирают. Ох, какой там жесткий, жестокий отбор.
Потому что человек должен быть очень уверен в себе, он должен быть очень волевым, он должен быть очень смелым, и он должен быть свято убеждён, что он выполняет свой долг от имени народа. Народа! Не власти, а народа. Народа! На президента наплевать в данном случае, президент меняется, народ остаётся.
Наталья Черных: Как-то открыла я учебник психиатрии совершенно случайно и прочитала там примерно следующее: мерой психического здоровья человека является его способность во всём находить хорошее. Вот мы больны тяжело или просто чудовищно безграмотны? Ведь такое ощущение, что кроме войны и всякого негатива, который в мире происходит, его сейчас, к сожалению, хватает, мы просто ничего больше не видим. И мы ничего больше и не показываем. Достаточно включить «Новости», уже не важно, какого канала. Там часто ни одной позитивной новости просто нет. И люди устали от этого, они не хотят этого слышать, у них такой синдром невосприимчивости появился.
Б.Л. Васильев: Я прекрасно понял ваш вопрос. Хотя я бы сказал так: прежде всего надо видеть хорошее. Понимаете? Потому что добро нужно тоже видеть, иначе всё, мы безоружны. Прежде всего искать хорошее и его находить. Я думаю, что сейчас нам этого не хватает просто в силу того, что мы все очень внутренне раздражены, озлоблены, у нас появляется много ксенофобии, которая вообще очень опасна. В России её никогда не было! Посмотрите историю России! Откройте её, там вы найдёте массу иностранных фамилий, любых… Будто вся Европа у нас в героях присутствовала, представители всей Европы. Такое ощущение, что Россия отбирала не по национальному признаку людей, а по способностям. По преданности, по способностям, по воле, по мужским качествам. По нравственности, в конце концов, глубокой. Здесь нужны реформы не те, которые мы сейчас пытаемся протолкнуть, а решительные, может быть даже одна реформа, но решительная. Увы, я не политик, я не государственный деятель, я просто старый человек, проживший жизнь в объятиях советской власти. Может быть, повезёт, поживу ещё немножко. Понимаете, мы всё время латаем Тришкин кафтан. В этом ужас всех наших правителей. Горбачёв — он латал этот кафтан, Ельцин латал кафтан, сейчас Путин тоже латает этот кафтан. Дорогие мои, надо, не знаю, совет собрать какой-то, я не знаю, не только из чиновников назначенных, но из уважаемых людей... они остались вообще в России или не остались?
Наталья Черных: Знаете, как-то смотрела список первого президентского Совета, когда Ельцин появился. Там же были прекрасные люди, это был цвет нации.А потом они все ушли, потому что им стало это не интересно.
Б.Л. Васильев: Совершенно точно. Я знал, что будет там плохо и когда на меня в этом деле нажимали и туда приглашали, я сказал: «Нет, не пойду. Я знаю, что будет, чем кончится». Потому что я уже был народным депутатом, я знаю, чем кончается дело. Чиновничеством. Ведь дело всё в том, что у нас чиновничье государство, оно правит балом. У нас дорвались до пирога чиновники и менять ничего серьёзно они не будут, потому что лишатся своей привилегии. Немедленно лишатся.
Наталья Черных: Борис Львович, я недавно была на концерте пианиста мирового уровня, и вот, после концерта в приватной беседе он сказал такую, очень горькую вещь: что после ухода Рихтера не видит он предпосылок для появления в России Рихтера. Пока. А что касается литературы или искусства, как вы считаете?
Б.Л. Васильев: Вы понимаете, искусство от вас требует личности не в потоке… Я всё понимаю. Была плеяда целая, только возникла во время Советского Союза, прекрасных исполнителей и композиторов. Были прекрасные писатели в советское время, но все они, заметьте, все выходцы оттуда — из культуры России, как один. Как один. Это первое… Понимаете, они кончились. Сейчас нет на них востребованности, во-первых. Во-вторых, не забудьте, наш народ весь целиком переживает чудовищную генетическую усталость. Чудовищную! Нас измотал XX век, как ни один народ в мире! Ни один народ в мире столько не пережил, сколько пережили мы. Эта генная усталость есть в нас во всех. А ещё детей мало рождается, не потому что жить трудно. Перестаньте, люди живут хуже, чем мы, а у них по 15 человек в семье. Потому что у них есть ради чего это делать — у них есть вера! У них есть твёрдость какая-то, убеждённость внутренняя. У нас ничего этого нет, у нас генетическая усталость — всё равно будет только плохо, — вот, условно говоря, что она говорит. Зачем рожать? На муки очередные?
Россия вымирает постепенно. Россия спивается. Это тоже признаки генетической усталости. Нет сопротивления, оно погашено. При генетической усталости умирает и воля, и человек тянется к рюмке, потому что это кажется ему, что вот он... вот он сейчас восстанет! Вот!.. Ничего он не восстанет. Он погиб уже.
Надежда конечно, какая-то есть всегда. Но давайте учитывать, ведь почему-то гении посещают страны с хорошей культурой и избегают страны с культурой малой и разрозненной. Назовите мне гениального, чтобы не обижать народ сейчас, скажем, эскимоса?.. Его нет. Есть гениальные русские, немцы, французы, американцы, англичане, итальянцы, японцы, китайцы, индийцы. То есть, все они там, где есть большая культура. Только большая культура способна создать гения. Это та почва, на которой он вырастает, этот росток. А из тунгуса не выйдет никакого гения, никогда в жизни не выйдет, не получится, у него нет пласта, нравственного культурного слоя нет. Былинки растут, они хороший урожай. Вот ведь что получается.
Наталья Черных: Тогда всё-таки воспитание, образование?
Б.Л. Васильев: Так вот вернёмся сначала к воспитанию, потому что всё закладывает семья. Всё решительно закладывает семья. Школа только образовывает, институт тем паче, он даёт узкое образование, школа даёт более или менее какое-то общее. Хотя должен сказать, школа сейчас у нас находится в состоянии хаотическом и никак не может понять, что ей нужно делать. Я не предлагаю никакого рецепта, но я прошу тех, от кого это зависит, обратиться к опыту России. Не надо забывать прошлое, там было очень много хорошего. Александр II, величайший государь России, о котором мы почему-то никогда не упоминаем, а он сделал для России куда больше, чем Пётр Великий, поверьте мне. Он не только освободил крестьян, но и провёл ряд реформ, ну вы знаете, там военная, полицейская, экономическая, судебная. Лучшая судебная система была в России им введена. Лучшая судебная система в России той! Мы её разрушили, советская власть, напрочь. Он ввёл и учебную реформу. Он стал готовить четыре направления, которые нужны государству. Это будет востребовано обществом. Какие это направления? Гуманитарное — это прежде всего гимназии. Инженеры, техники, строители и все прочие, это техническое училище. Купцы, финансисты, промышленники крупные — коммерческое училище. Офицеры — юнкерское училище. Вот четыре направления.
Нельзя готовить детей одинаково, программы слишком большие. Они захлебнутся в этом, потом ими невостребованном, богатстве. Оно им не нужно, нужно строго выбрать для сына или дочери профессию, и в этом направлении их двигать, тогда будет толк. Тогда мы получим настоящую интеллигенцию, наконец, а не сумбур в голове.
Всё дело в том, что нужно уметь восхищаться перед маленьким ребёнком. Обязательно нужно восхищаться чем-то — героями, строительством, мостами, картинами, нужно это восхищение посеять в ребёнке, потому что оно само собой не возникает. Нужно воспитывать людей, которые умеют восхищаться прекрасным, в чём бы оно ни заключалось: мост через реку — Прекрасный мост! Великолепный мост! Картина — ох, какая картина! Фильм — отличный фильм! То есть уметь восхищаться прекрасными деяниями человеческого разума и рук человеческих. Вот если это посеяно в человечке маленьком, то он не пропадёт в жизни, он выберет для себя то, что ему нужно по восхищению своему. Восхищение — двигатель ребёнка. Об этом двигателе внутреннем не нужно забывать никогда. И он должен обязательно опираться на внушённую ребёнку нравственность. Он должен наматываться на тот стержень, который ребёнка не позволит согнуть никому.
Нравственный человек остаётся и оставался нравственным (по Шаламову вам говорю) — даже в концлагерях сталинских. И с ним ничего не могли сделать — ни уркаганы, ни КГБ, никто. Он предпочитал умереть, но не становиться на колени. Вот научите ребёнка не становится на колени перед властями. Это и есть нравственный стержень. То есть, быть личностью, которую нельзя согнуть и нельзя сломать, лучше смерть. На этот стержень намотать восхищение перед миром, перед людьми главным образом, не столько даже перед миром. Перед людьми, которые населяют этот мир: что они умеют делать, посмотри, миленький. Посмотри, что они умеют делать, что они создают! Вот это и подвигнет ребёнка в жизнь с целью, с задачей сделать тоже что-то великолепное, все будут восхищаться.
…Вы понимаете, я всё-таки ощущаю себя в большей степени человеком XIX века, нежели века XX, потому что и родители мои из XIX века. И потому что меня воспитывали по законам XIX века, потому что у меня преподаватели были из XIX века. Всё естественно, здесь. Во мне больше XIX века, нежели XX, тут ничего не поделаешь. Поэтому я себе позволю сказать с точки зрения представителя интеллигенции XIX века, а не XX.
Литература была одной из основных, отдельно даже выделенной ценностью. Я разделяю искусство и литературу всегда. Она настолько пронизала всё русское общество, что мы просто не могли смешать её с искусством, это было больше, чем искусство, это было мировоззрение. Каким языком она написана? Очень простым. Толстой, Достоевский, Чехов, Пушкин, Гоголь пользовались только очень простым языком. Очень простым.
Язык стали ломать в начале этого века, когда возникло движение футуристов, там, чёрта, дьявола. Это чисто вот такое озорное было учение, которое, если бы Россия продолжала развиваться нормально, если бы не большевистский переворот, оно бы спокойно и ушло. Стало бы, как и во всём мире, третьестепенным. Где-то хочешь, иди вон на такую улицу, там это есть, здесь не надо, в этом музее его не будет. Понимаете? Так что поискать бы ещё пришлось, побегать за всеми этими футуристами, символистами и прочими. Символистов я не буду трогать, я имею в виду прежде всего, конечно, вот кого. Такие люди возникают на предчувствии какого-то изменения, когда им начинает казаться, что для того, чтобы привлечь читателя, нужно отбросить старый язык. Ведь кричали же: «Сбросим классиков с корабля современности» — в своё время, помните это дело? Вот сейчас та же самая попытка происходит. Это попытка с негодными средствами, потому что это смерть языку, это суетливо, это сиюминутно всё. Понимаете, это от лукавого, а не от Бога. От лукавого. От Бога простота.
Книжка должна быть написана в простоте. Знаете, как написан «Тихий Дон». Это лучший роман, который был создан в советскую эпоху. Лучший роман!
Наталья Черных: Вообще говорить о сложных вещах простым языком, наверное, великое умение.
Б.Л. Васильев: Но и великий труд. Куда проще закатить слова маловразумительные...
Наталья Черных: Как бы научить детей читать? Те, у кого в семьях читали хорошую литературу, они и читают всю жизнь. Но, к сожалению, не во всех семьях читают книги.
Б.Л. Васильев: Вы понимаете, я могу сказать от личного опыта, как приучили меня. Я у деда воспитывался в самом маленьком, юном возрасте. Читать я ещё не умел, но до сих пор помню, у него было очень много журналов. Он мне давал журнал, я сидел на полу у его ног, я вертел журнал и рассматривал картинки и спрашивал дедушку, и он никогда не отказывал мне в объяснениях.
Никогда нельзя отмахиваться от ребёнка, когда он спрашивает — первое условие. Никогда. Если ребёнок спрашивает, значит, он чего-то не понимает. Вложите в него сейчас, воспользуйтесь этим мгновением. Воспользуйтесь, и он сам вам даёт возможность объяснить ему доходчивым детским языком, что здесь изображено и что это означает. И всё, этого будет достаточно В пять я уже читал. Ну, конечно, пальцем водил по строчкам, детские книжки, мне ничего другого не давали, но читал.
Понимаете, было очень много книг, я вырос среди книг. У деда была гигантская библиотека, часть только досталась маме, потому что он со мной послал много, для меня, чтобы я читал. Он меня очень любил. Потом, когда у деда имение после его смерти национализировали (дед народник был, поэтому не трогали, очень известный народник), то книги переселились к нам. И отца с места на место посылали, посуду, вилки, ложки, мебель продавали по месту прибытия. Себе казённые. Красная армия. Я на этом воспитан. Я из этого с детства хлебал... Это я помню, наборы выдавались нам. Значит, это возить не надо было. А что возили с собой? Книги.
Вот ящики отец покупал, и моя обязанность была, мне было там шесть-семь лет, укладывать туда книжки. Я держал в руках литературу, и я знаю сколько она весит. Она тяжёлая, ребята. Она увесистая. Она — золото. Золото, которое я грузил в ящики. Ощущение золота во мне на всю жизнь осталось. Пусть ваши дети грузят в ваши ящики всегда, если это речь идёт о книгах, а не фарфор, который у вас, не знаю, или хрусталь, и чёрт с ним. Это дело наживное. А вот это не наживное, это века. Века.
…Hичего нет опаснее, чем поверхностное ознакомление. Потому что тогда у человека возникает ощущение, «я это знаю», его не интересует дальнейшее, что происходит. Я думаю, что это вопрос элементарного смешения. Школа не может разделиться, куда, кого и для чего мы готовим. Вы понимаете, мы ко всему готовим — этого нельзя делать! Надо готовить к чему-то. Нужно вернуть реальные училища, гимназии, называйте по-другому, это ваше дело, коммерческие училища и юнкерские училища. Нужно их вернуть.... Кадетские корпуса то есть. Их нужно вернуть, потому что там будет закладываться минимум того, что нужно будет будущему человеку в жизни и максимум того, что ему необходимо будет в жизни. Понимаете? Вот там само собой всё и утрясётся.
В гимназии будет очень много литературы и истории, слава богу, это гуманитарии завтрашние, это платформа, на которой стоят вообще все науки на свете. А в коммерческом будет только ознакомление, на здоровье, пожалуйста. А в реальном будет самое главное — физика, математика, химия, компьютер. На здоровье, это им надо, для будущего, для строительства, для чего хотите. Все они будут полноценными, потому что каждый будет знать своё.
Нужно думать не о том, как я, министр образования, отчитаюсь наверху, перед Президентом, а о том, что ребёнок этот, став взрослым, будет иметь в своём рюкзаке. Вот о чём нужно думать главным образом. Поэтому школьную программу нужно резко менять. Нужно переориентировать людей на точно направленные вещи. Мы с вами где-то говорили уже, не хочу повторяться. Вот тогда будет толк. А так и с литературой погрязнем, с историей погрязнем, даже не говорите про историю, потому что её вообще не изучают.
…Уровень культуры. Нам нужен уровень культуры. Вот мы опять возвращаемся к тому же самому — уровень культуры.
Наталья Черных: Хорошо воспитанному в семье человеку легче — он выключит и не будет смотреть, а не воспитанный — он сам таким становится. Как только появляются деньги, все запреты снимаются, к сожалению.
Б.Л. Васильев: Да нет, запреты нужно делать сверху. Штраф — всё, мгновенно. И в такой компании, чтобы у них всё прогорело к чёртовой матери, по миру пошли. Ну, да, я всё понимаю, надо с чего-то начинать. Надо начинать... мы боимся слова «запрет», а не надо его бояться, потому что надо охранять общую нравственность... Общую нравственность, а не частную нравственность, что хочу, то ворочу. Свобода — это рамки и в этих рамках извольте …
Наталья Черных: Как редко наши дети слышат сейчас хороший, чистый русский язык, даже в школе.
Б.Л. Васильев: А вы знаете, что случилось? У нас была такая большая зона, такое огромное количество людей сквозь неё прошли, что когда был сломан её забор, эта зона хлынула на нас всех. Мы же говорим на полууголовном языке, вы никогда не ловили, слух ваш не ловил? Люди говорят на полууголовном языке. «Мочить» — это уголовное слово. За границей просто не поймут, это умывать.
…Меня посетил немецкий корреспондент, брал у меня интервью. Он хорошо говорит по-русски, и когда интервью закончилось, я у него спросил: «Вы знаете русский язык, прекрасно знаете и нашу блатную феню, но всё-таки абстрагируйтесь от этого дела. Как немец поймёт фразу "террористов мочить в сортире"? Он подумал-подумал, сказал: "На всех европейских языках это будет переведено только одним способом — будем умывать террористов в туалете"». Это несколько не то, что хотели сказать в России СМИ. (Смеётся.) Это обратное тому, что хотели сказать. Поэтому Запад не понимает, что было произнесено. Вот засорённость нашего языка уголовным. Отсюда мат прорвался, понимаете? Это как сыпь покрыла нас всех, мне всё время чесаться хочется, ребята, я ощущаю, что какая-то короста на мне нарастает всё время. Мат проник в литературу, это вообще недопустимая вещь! Поэтому, когда встречаю одно скабрёзное слово, я немедленно бросаю книжку, какая бы она ни была. Я дальше не читаю. Не могу заставить себя читать, я на другой литературе воспитан.У меня дома никогда не ругались. У меня отец прошёл четыре войны, у него самое страшное слово было «шляпа». А мама чуть не падала в обморок от слова «дурак», когда я произносил его. Она не могла его произнести и говорила: «Боря, я тебя заклинаю, никогда не говори этого слова. Никогда не говори, это плохое слово, Боренька». Так что всё идёт в конечном итоге всё-таки, наверное, от нас самих, ребята. Наверное, самих.
Не надо ни на кого жаловаться, никакое правительство, никакие думы, никто ничего не сделает, если мы сами чего-то не сделаем. Если мы сами от этого не очистимся, если мы сами себя не профильтруем, себя не прочистим вот щёткой хорошей. Понимаете? Тогда возникнет опять то, что было когда-то... Совесть, нравственность, чистота, уважение к женщине. Дай Бог...

**