Поэт, публицист. Родилась в Нижнем Тагиле, семья имеет крымские корни, так что полжизни провела между Уралом и Крымом. Почти полтора десятилетия живет в Минске.
Училась в Уральском государственном университете на факультете искусствоведения и культурологии, но курса не закончила. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького (семинар поэзии Владимира Фирсова), Уральскую академию государственной службы.
Автор семи книг стихов. Публиковалась в журналах «Знамя», «Новый мир», «Урал», «Новый Берег», «День и ночь», «Артикль», «Волга», "Homo legens" и др.
Лауреат премии журнала «Знамя» (2011), Всероссийской премии им. Виктора Астафьева (2016).
Журналист, редактор, лауреат премий и профессиональных наград в этой области. В настоящее время возглавляет отдел культуры одного из крупнейших в стране медиахолдинга «Беларусь сегодня».
Член Союза писателей России, Союза журналистов России. Член президиума Союза писателей Беларуси.


ГЕРБАРИЙ К ДЕКАБРЮ


* * *

Застывает взгляд — вулканическое стекло,
Уноси меня, простодушный мой Герберт У.,
На машинке своей через век, через два: свезло,
Говорю тебе, милая, мог и не взять — возьму,
Обещай, ещё дальше, чтоб ветер эпох свистел
В твоих смуглых ушах, украшенных бирюзой.
Покажу тебе то, что бы сам для себя хотел:
Александра-воителя, трепетный кайнозой,
Или вот — как сползают с полюса ледники,
Или вот — как «Варяг» и «Титаник» идут ко дну,
Только ты, ненаглядная, не отнимай руки,
А не то улетишь, аукнешься в глубину,
Затеряешься там, где таким, как ты, либо трон,
Либо пламя костра и мужской по плечам доспех.
Нет, держи меня, нежная, хватит тебе корон
И в твоих временах, полных вымыслов и прорех.
Голос пробуя, помни, что мир ледовит и слеп,
Чуть оступишься — время сорвётся в такую прыть,
И придёт тебе Хахотепра Себекхотеп
Крокодильей лапкой на голову наступить.


* * *
…Нет, ты меня не ждал, ни боже мой.
Какая б ни была судьба лихая,
Я не должна была к тебе домой
Влететь, весёлым мраком полыхая,

На твой порог, незваная, шагнуть,
Перетряхнуть все памятки и беды…
Нет, только не к тебе — к кому-нибудь,
С кем схожие бессмысленные среды,

С кем общая вода для равных жабр
И общий воздух, взрезанный крылами…
Но вот я здесь — как гром или пожар,
Как рыжее, стремительное пламя.

И шлем волос, как принято писать,
И в розах шаль, и горе за спиною,
Мне хочется то плакать, то плясать,
И весь мой ад и мой сурок со мною.

Да из какой непрошеной среды –
Замученная, пёстрая, как птица,
Мошенница, словесной чехарды
И взоров нагловатых мастерица.


* * *
Чего тебе, светловолосое
Не чудо горькое моё?
Пока смолили папиросы мы,
Наш мир ушёл в небытиё.

Те далеко, а те убитые —
Век-волкодав подмял, загрыз…
Чему учить тебя, забытого,
Давно разлюбленного вдрызг?

На деньги шалых баб высаживать,
Любовь до гроба затевать…
А там судьба сама подскажет нам,
Кого в ключицы целовать.


* * *
А в Белом-то озере вода живая.
А в Чёрном-то озере — тоже живая, но по-другому.
И рыбы ходят у берега, возле самого края,
Говорят на своём, на рыбьем, подплывают к парому —
Таймени, лещи, юркие окуньки,
Караси, краснопёрки, большие и вовсе мальки
Выглядывают из воды,
Разевают серебристые рты.
Из белой воды, из чёрной воды.
А белая-то вода живая,
Всякую рану на раз омывает,
Заглаживает, забаюкивает, залечивает,
Так что свет на душе, как ясным-преясным вечером,
Самый сладкий свет, тёплый, сумеречный, летний,
Ах ты ж, Белое озеро, песчаный берег последний!

А чёрная-то вода — другая вода,
В ней и рыбы, гляди, то плещутся, то пропадут без следа,
В ней зелёная по ночам стынет на дне звезда.
Ах, ты ж Чёрное озеро,
В Белом-то сплошь не вода — молозиво,
А здесь-то, здесь-то, где тени рыбьи скользят,
Куда без спросу нельзя,
Здесь-то осколки склеивает вода,
Соединяет раз навсегда,
Сращивает разбитую душу по шву,
И пришёл ты мёртвый, а окунулся — и дышишь: «Живу!»,
Только трещина, только скол в груди
Так и ноют ночами, что не трогай, не береди,
Только тень чёрной рыбы поселяется в сердце, темнеют глаза,
Утекает золотом беспамятная слеза.

И к Белому озеру идут, чтоб навек забыть,
А к Чёрному — чтоб умереть, а потом — заново быть.


* * *
Покупают очередную живую Барби —
Без мозгов, обычную курицу, толерантно упитанную или тощую.
Никотиновый пластырь под рукавом, а в груди печёт так, что жарко,
И вспухает июльское солнце над проспектом и площадью.

Выходят из барбершопа, оглушённые городом и собственной самостью, —
Типовая бестолочь, густо замешанная на сексе и шипровых запахах,
В общем, всё это о том, как самцы управляются с самками,
Собирая манатки в Пхукет, где цветёт магнолия чампака.

Нас не стало давно и долго ещё не будет,
Господа манекены, носящие временно наши лица,
В бывшем/будущем/безупречном нас, конечно, ещё рассудят,
А пока — разрешите мне к вам обратиться,

Это может быть нецензурно, вот такая русистика,
Но мне в целом осточертели ваша ложь, ваши куклы, и сами вы тоже не нравитесь.
И магнолия чампака распускает золотистые листики,
Без обид, но я шлю вас на йух — а уж там вы влёгкую справитесь:

Подтянув браслеты часов, животы и морщины под веками,
В барби-шопе перелистав каталоги и не очень придирчиво выбрав новую.
Я в вас верю, с вашими алиментами и ипотеками,
Уходя — уходите в привычную хрень моржовую.

Вот чего вам хватает — так это бессмыслицы,
Завитки на обоях отражают причуды вашей истории.
Даже курицы ваши периодически на вас крысятся.
Когда я поминаю хомячков или дятлов — уж какие там аллегории.


* * *
Свихнувшейся душе совсем немного надо –
Вот бог, порог, любовь, вот жизни колесо.
Общественным бреди жарой прибитым садом
И чувствуй, как судьба сжимается в кольцо –

И падает с руки. В траву, на гравий, в воду,
Где регии цветут и лилии цветут...
Люби свой хрупкий мир, нелёгкую свободу.
И каторжный свой быт, и ветреный свой труд.

В какие города, к каким ещё пенатам
Тебя прибьёт волной житейской маяты?
Что — плакать о былом, распавшемся, как атом?
Но это, как ни глянь, наверно, тоже ты.

Такая жизнь пошла — без слёз и отговорок,
О чём тебе страдать, Адамово ребро?
Не возраст, не тоска — в твои давно за сорок,
Когда ты ждёшь любви на станции метро.


* * *
Дымит морская жжёная вода,
И легче, чем безропотно с тобою,
Быть тварью без печали и стыда,
Живущей расставаньем,
как разбоем.

По пламени волны чеканить шаг,
Не слушать ни посулы, ни угрозы,
И долгую дорогу на кулак
Наматывать, как волосы и слёзы.

Насильно мил не будешь никому,
В синичьем клюве правота земная:
Не вспоминай меня, сходя во тьму —
И я тебя не помню и не знаю.


* * *
...Да, конечно, мне хочется
отхлестать его по щекам:
за молчанье как форму лжи,
за измены как форму жи-
зни, за то, что я вечно верю
негодяям и дуракам.
Хотя в этом он невиновен,
как ни блажи,
и не должен ни счастья — сердцу,
ни поцелуев — рукам.


* * *
Мой ангел, бэнгел, вэнгел, янгел,
Черезстраничное письмо,
Здесь, под ребром, на левом фланге –
И хрипло, и глухонемо.

Пока сдыхаю от тоски я,
Не гаснет свет в твоём окне.
Мы городские, городские,
Мы карнавальные вполне,

Мы маски, профили, мы птицы,
Нам дело верное — труба.
И тускло смотрит сквозь ресницы
Многоочитая судьба.


* * *
Может, и правильно — Он не даёт
Этого или того,
Вся-то судьба — недолёт, перелёт
Гибели над головой.

Может, и правда: хромуше-любви
Нечего делать со мной —
И полуночных моих визави
Снова ведёт стороной.

Поговорили — три шага назад,
Мимо бокал пронеси!
И отвожу в полумраке глаза,
И вызываю такси.

* * *
А что тебе, собственно, до
Моих сигарет в окно?
Я, типа, птица Додо
Из тех, кто вымер давно.
Оставшийся в камне след
Остова и пера.
Меня практически нет,
Я — позапозавчера,
Спитой (да выплесни!) чай,
Гербарий твой к декабрю.
Какая тебе печаль,
Что я по ночам курю?


* * *
Мы с тобой подписались на это:
На Голгофу, заклание, стыд,
Поклонились на стороны света,
Нахлебались житейских обид.

Крутанули пластинку сначала —
Наше милое сердцу старьё.
Ах, чего она нам обещала,
Эта Вяльцева, нежность её!..

Пролистали затёртый письмовник,
К русской речи пошли на поклон, —
Только б цвел вековечный шиповник,
Только б древний хрипел патефон.


* * *
Счастьем мог быть, но на сердце лёг плитой.
Время моё источено пустотой —
Жадным червём, превращающим жизнь в труху.
Счастьем мог быть, а бормочет мне чепуху.

Странная в мире моём настаёт пора —
Дом выдувают насквозь чужие ветра,
Листья летят, как воздушные корабли,
Ноги пружинят, вверх несут от земли.

Даже на кухне, сковородой гремя,
Мόя кастрюли, пищу творя нам днесь,
Я ощущаю: где-то моря штормят,
Я не с тобою, я не сейчас, не здесь.

Вымело сор из избы моей лубяной.
Больше я не пою про «Побудь со мной».
Светлая наледь, осень моя при мне,
И полыхает герань на моём окне.


* * *

С ума бы сошла — если б только была слабей.
Нет, милый мой, ангел мой, будьте светлы и ясны,
Воркуйте нежнее влюбчивых голубей,
Живите себе и знайте, что вы прекрасны,
Что сердце моё распахнуто вам сейчас,
Что взглядами вас целовать — и легко, и просто,
Что я вас любила и отпускаю вас
На все четыре: к Сирин и Алконосту,
К Финисту и Гамаюну, на все ветра,
Что я по вам проплакала до утра,
Ведь сколько же можно, куда же мне это всё…
И Бог вас простит — и пусть Он меня спасёт.


* * *
Нет, точно не с тобой в Москву из Тегерана
Летели, не твоё горячее плечо...
Но помню, в багаже — шелка, запас шафрана.
Но, может быть, любовь — а что, а что ещё?

Вот жалость, не с тобой... Хотя —
какая жалость?
Отыграна строка, и вымучен сюжет,
Путеводитель смят, ночной полёт, усталость,
И под щекой плечо, и ненадёжный свет..

О чём нам говорить, какая вера в чудо,
Когда который год на сердце пустота!
Нет, точно не с тобой — да и тебя забуду,
И даже у черты не вспомню ни черта.

Снотворное питьё — от фобий и печали,
Тоски ручная кладь, а прочее — фантом,
Но нам... Ах, нет, не нам сквозь сон пообещали:
«Всё будет хорошо когда-нибудь потом».

**