Я проверила мир

Вожак

Ты не заметил, озирая стаю,
Что все твои друзья уже вполне
В друзьях врага — и потому не знают,
На чьей сегодня будут стороне.

Гаси паденьем тленье оперенья,
Лежи с кровавой раною в груди,
Пока друзья толкуют в отдаленье,
Решая, подойти — не подойти.

Но ты же знал по опыту — при стычках
Они молчат и прячутся. Бегут!
Но ты же знал о тайных их привычках —
Дружить с тобой, сочувствуя врагу.

Теперь и ты в когорте уходящих,
Твой враг спесив, да и хитер вдвойне...
Прости же всех смятенных и стоящих
Лицом — то к той, то — к этой стороне.


Созидание и разрушение

Флоренция! Лики мадонн и младенцев,
И нежность бескровных Венер Боттичелли...
Пред ними безмолвствовал Макиавелли,
Улыбку терял саркастичный Лоренцо^[1].

А ныне, явив торжество произвола,
Швыряя полотна и книги в кострище,
Велит очумелым монахам и нищим
По кругу отплясывать Савонарола.

И здесь же — причастный волнующей тайне,
Забыв про немилость, нужду и обиды,
Ваятель творит «Pieta»^[2] и Давида,
Резцом оживляя каррарские камни.

И спрятаны цели в безмолвной природе,
И схожи эпохи на срезах и сколах;
Сжигает... неистовый Савонарола,
Ваяет... неистовый Буонаротти.

...Витийствуй, поэт, разворачивай реки,
Сгребай облака, обжигайся прозреньем...
Дежурит на стыке времен Разрушенье,
Цена у него за тебя — полкопейки.

Этот город...



Ни о чем не печалься, Лот,
Уходи налегке и пешим.
Этот город не признает
Недостаточно постаревших.

Он пред старостью тих и нем,
В молодых уважает норов, —
Но не знает, что делать с тем,
Кто меж ними. Кому — за сорок.

Завтра утром совсем юнец
Станет средством его наживы,
Ты же — выброшен, как ларец
Музыкальный, но без пружины.

Ты же — списан, как хлам. Но что
Держит в этом недобром месте?
Птичья цепкость скупых цветов?
Ожидание скудной вести?

Уходи без оглядки, Лот,
Поперхнувшийся, ошалевший...
Кто останется здесь — умрет
Недостаточно постаревшим.

Дом на Шардени^[3]



Дому объявлен вердикт.
Из него, не спеша,
съехали кошки,
собаки и люди.
Если и вправду
у дома бывает душа, —
Кто-нибудь!
Что же теперь с нею будет?!.
Как оторваться ей,
если вся суть в суете:
в шуме кастрюль,

Вельвичия^[4]



И кто ещё настолько чужд величия,
Настолько смел в желании ростка,
Как маленькое деревце Вельвичия,
Задумчиво живущее в песках?
В нем — два листа. Оно почти обманное;
Живет веками, чтобы подрасти...
Питается одними лишь туманами,
Зажатыми у вечера в горсти.
Вельвичия, у нас с тобой есть средство
Жить, как хотим... Любить: пески ль, стихи ль...
Стихия — это ад стихийных бедствий,
Когда в ней нет родных тебе стихий.
Вельвичия, в твоем пустынном доме —
Все то, что любишь ты. Вот так и я:
Жилье без книг, будь даже то — хоромы,
Считаю непригодным для жилья.
Твой мир — шуршанье выбеленно-выжженных,
Загадочно клубящихся песков,
А мне довольно кельи или хижины,
Иллюзий, миражей... твоих листков...
И надо жить, и надо как-то вынести
Горячий день, что испытаньем дан...
Пока на нас с тобою высшей милостью
Не снизойдет еще один туман...

Встреча



А над Махат-горой другое небо,
Не знающее страха пустоты;
Лицо златого купола Самеба^[5]
Осматривает город с высоты.
И мы с тобой — степенные, под возраст,
Под память — осторожные в речах,
Не любящие ветер и промозглость,
И любящие тихую печаль;
Идем по сонной улице Шардени,
Где чуждый взгляд меняя на иной,
Ты скажешь: «Этот небосвод намедни
Алел совсем другою стороной...»
— Бледны переносные олеандры, —
Подумаю, касаясь их рукой.
А память робко возвращает кадры
Из тех времен, где я была другой...
Тогда и птицы о тебе летели,
Мою надежду хрупкую держа...
А вслух отвечу: — Небосвод алеет
Той стороной, где у него душа...



Я проверила мир...


Я проверила мир: он купался в лучистых потоках
И легко обещал: «Всё на свете спасется, продлится...»
Впереди меня шла моя тень, шла на запад с востока;
Для нее ведь отстать — что пропасть, —
вот она и боится...
На пологом холме и под скалами в гофровом дыме
Говорила с рекою, поближе к себе подзывая:
«Не боишься, река, в океане забыть свое имя?»
Лучше вовсе не знать, чем терять.
Вот она и не знает...
Всё боится исчезнуть. У Леты есть пальмовый берег;
Нас приносят туда на уютных и теплых ладонях,
Там смеются Петроний с Нероном и Моцарт с Сальери;
Все родны, если что-то забыть.
Вот они и не помнят...

Конь Калигулы

Ради благополучия и удачи Инцитата...
Из государственной присяги. Рим.

У всякого трона незримо
Присутствует призрак измен...
Калигула мертв, и над Римом
Парит божество перемен.
Судьбу лошадей и престола
Решает гудящий сенат,
И выдворен в общее стойло —
Вчерашний герой — Инцитат.
А он ведь не кто-то — сенатор,
Имеет финансовый ценз...
Теперь обходись без зарплаты,
Без дома, без принцепса, без...
Стоит он в обычной конюшне
С конями плебейских мастей;
Пугается криков снаружи,
Боится недобрых вестей.
Готов под присягой, коль надо,
Дать клятву, что он — только конь,
Не терпит сенаторов на дух
И больше в сенат — ни ногой!
И этим... жующим послушно, —
Попробуй теперь, докажи,
Что это не ты их подушным
Налогом тогда обложил;
И в мрамор прозрачно-зеленый
Не ты свой дворец облекал,
И пурпур себе на попоны —
Уж, точно! — не сам выбирал.
Похоже, он брошен, — похоже,
Пора подаваться в бега...
Он вспомнил Аспазию — лошадь,
Что так озорна и легка.
Тогда было сказано вкратце:
Мол, эта — тебе не под стать!
Теперь самому выбираться...
Теперь самому выбирать.


* * *
Минувшее размыто, как во сне...
А большего, чем выпало — не надо.
Я спасена от бывшего во мне
Дремучего и долгого разлада.

Итог весом: я без потерь могу
Списать в утиль года, мечты и лица...
Но тихо помню радость и тоску
Затем, чтобы не дать им повториться.

Я замерла, как скат на темном дне
(Любое одиночество пугливо)
И страшно... только всё же не страшней,
Чем снова попытаться быть счастливой.



В один из дней...

Давно уже ничем не дорожа,
Устав от бестолковости и лжи,
Она училась строить миражи
И растворяться в этих миражах.

В один из дней пустого октября,
Когда усталый ангел крепко спал,
Она привычно вышла в свой астрал,
Туда, где можно видеть, не смотря...

Ей грезилась спокойная река
И отраженный в ней миткаль берез,
А вдалеке — слепящий белый плес,
Куда с небес стекают облака.

Где есть причал ее волшебных снов,
Смолой и рыбой пахнущий настил;
Она к нему сумела подойти,
Не делая для этого шагов.

Да, ей дано летать!.. Едва дыша,
Она метнулась в сумрачную высь...

А потрясенный ангел падал вниз
Вослед за ней. С шестого этажа.
Точка, точка, запятая...

Мне забыли прилепить уши.
Голова моя срослась с тельцем...
Ах, зачем рисует мне сердце,
Не умеющий вдохнуть душу?!
Я — созданье не того сорта:
Я в гримасах превзошла мимов...
И страдаю, если вновь... зрима,
И ликую, если вновь... стёрта.



Песочные часы
(Из цикла «Истории чулана»)

Ну что же вы, песочные часы,
Лежите поперек, и всем на свете
Хитро смеетесь в пышные усы,
Когда в утробе вашей два столетья?
О, ваш песок, стареющий в мечте
О миражах таинственных барханов...
О, ваш песок, забывший о дожде
И звонком побережье океана...
Он своего проклятия печать
Сорвет однажды, пробурив вам темя.
Вставайте же, он хочет исчерпать
Любое время!



***
У медведей — время спячки и снов.
Да и я не прочь от стуж — на полати.
Что натопчут стрелки на циферблате, —
Как медведям, так и мне — всё равно.
Проскользну в декабрь с опавшей листвой
И замру под пледом, словно в берлоге;
Этим летом мне меня было много,
Да и осенью хватило с лихвой.
Нас с медведями окутают сны,
Может быть, о самом главном на свете...
Вот и парочка созвездий Медведей
Задувает огоньки до весны.

<sup>[1]Лоренцо Медичи.


[2] «Pieta» — (Скорбь о Христе) Микеланджело.

[3]Шардени — пешеходная улица в историческом центре Тбилиси.

[4]Вельвичия — реликтовое дерево пустыни, которое живет на таком расстоянии от моря, куда могут доставать туманы, потому что оно питается туманом...

[5]Самеба — Храм Святой Троицы в Тбилиси.</sup>

**