И зимы уже не превозмочь…

Письма в вечность


Я не мечтаю об успехе громком —
Рифмую дни и отправляю в вечность,
Как письмена без адреса потомкам —
Такая вот наивная беспечность!
А вдруг дойдут?! Чем только чёрт не шутит?!
А может, будет Богу так угодно?!
Пусть кто-то пальцем у виска покрутит,
Поправив строчку… на «прикиде» модном!

Колодец

Кусочек неба в рубленом окладе,
А в нём, как рыба, плещется луна.
Засохли капли крови на прикладе,
Котомка дичью до краёв полна.
Её я сброшу наземь у колодца,
Сниму ружьё с затёкшего плеча,
Щемящим эхом в сердце отзовётся
Вселенская осенняя печаль.
Замешкался сегодня на охоте,
Сквозь чащу продираясь напролом.
Морозный воздух так упруг и плотен.
Луну в колодце зачерпну ведром.
Заломит зубы (стылая водица),
Я прямо из ведра пью не спеша
Настой луны, и не могу напиться.
И расправляет крылышки душа!



Питерская полночь
Глебу Горбовскому
Фонаря грустящий светлячок
На задворках призрачного города.
За окошком красный червячок
В градуснике съёжился от холода.
В закоулках памяти всю ночь
Бродят тени прошлого несмелые,
И зимы уже не превозмочь —
С неба полетели «мухи белые».
Полночь — на часах одни нули,
Наступил тот редкий миг безвременья:
Сердце перебоями шалит,
А душа идеями беременна!
Есть ещё и мысли, и слова —
Жизнь пока не завершилась точкой,
Но всё ниже клонится глава
Ночь за ночью, с каждой новой строчкой.



Полночь
Двенадцать раз прокуковала,
и, хлопнув дверцей напослед,
в свой домик спряталась устало
кукушка — редкий домосед.
Шинкуя вечность на мгновенья,
на кухне ходики стучат,
и маятник играет с тенью,
и новый день уже почат.
Ползут по циферблату стрелки,
томятся шишки на цепях.
Клубком свернувшись у тарелки,
сопит лохматый пёс в сенях.
Гляжу в окно поверх рябинок,
а за окном белым-бело,
летят скелетики снежинок,
врезаясь в стылое стекло.
А на столе — листочек в клетку
(на нём две строчки слов-стежков),
остывший кофе на салфетке
и груда клетчатых «снежков».

Трещинка

Когда расстанемся с тобой
(Такие разные мы, дескать), —
Уйду в себя, потом — в запой,
А возвращусь дней через десять.
И будет хмурый день тягуч,
Как прошлогоднее повидло,
И солнышка в окладе туч
Сиреневых не будет видно.
Звонок за дверью прозвенит,
Так виновато-осторожно,
Но взгляд твой будет ледовит,
И станет на душе острожно.
Повиснет жизнь на волоске
Внутри невзрачности подъездной,
И трещинка на потолке
В тот миг покажется мне бездной.



Последний выстрел
Бывшему охотнику Егору Трушникову.
(написано на основе реальных событий)
Он шёл за ним уже который час;
кровавый след тянулся вдоль пригорка;
«Врёшь — не уйдёшь!» — азартен был Егорка,
и белке в глаз он попадал на раз,
а тут немного дрогнула рука,
и пуля не нашла заветной цели,
не волчьи вдруг привиделись в прицеле
глаза, и он застыл, как истукан.
Развязка близко, он его настиг
уже почти у самой кромки бора,
(зловеще клацнул карабин затвором)
победы предвкушая сладкий миг!
Волк ковылял уже едва живой,
вдруг, развернувшись, захромал навстречу,
сочилась кровь из левого предплечья,
и волк мотал устало головой.
Приблизился на несколько шагов,
взглянул в глаза охотнику так странно
присел на снег, зализывая рану.
Десяток метров разделял врагов.
Смотрел охотник в жёлтые глаза,
а волк в его небесно-голубые,
и неуместны здесь слова любые,
когда по шерсти катится слеза.
А серый взглядом, будто бы просил:
«Добей меня, прерви мои мученья,
ты выстрелил за-ради развлеченья,
но я тебя за то уже простил!
Не можешь? Что ж, давай, я помогу», —
волк встал… и сел к охотнику спиною,
и целый мир, объятый тишиною,
застыл на окровавленном снегу.
«Ну, что ты медлишь, ты же Царь зверей?!
Стреляй! Ты победил сегодня в схватке!
и, как всегда, всё у тебя в порядке,
а мне лежит дорога в мир теней».
Охотник опустил свой карабин,
не в силах сделать тот, последний выстрел,
а волк, прощаясь, вдаль смотрел, — как вызрел
и пропитал подлесок цвет рябин!
Тянулось время. Из последних сил
рванулся волк охотнику навстречу,
ощеривши клыки, в последний вечер
предсмертным рыком тишину пронзил.
Раздался выстрел… Волк упал на снег,
глаза по-человечьи так смотрели,
и шапка снега покатилась с ели,
и рухнул на колени человек.
С трудом поднялся и побрёл домой,
ни разу, ни на миг не оглянулся,
лишь у околицы, сняв лыжи, затянулся
цигаркой под ущербною луной.
Всю ночь его терзал тот «волчий» взгляд,
кошмарный сон лишил его покоя!
Ну, надо же, случится же такое.
Как он хотел бы всё вернуть назад!
Наутро свой кормилец-карабин
и все патроны, что имелись в доме,
охотник бросил в прорубь на затоне,
и «горькую» неделю пил один.
Он дал зарок,
что не притронется к ружью,
Уехал в город, вскорости женился,
Ночами больше волк ему не снился.
Лишь волчья тень
ходить повадилась к ручью.



Отголоски памяти

Монашеский не дремлет скит
на берегу пруда,
старик-монах псалмы бубнит —
седая борода.
«Молчи, чернец, не пустозвонь!» —
Сова кричит в ночи.
(Порхает бабочкой огонь
над фитильком свечи.)
Ты видишь в трепетном огне
костры былых времён?
Тень предка на лихом коне,
что руссами клеймён?
И грива вьётся на ветру,
едва поводья тронь!»
Но догорит свеча к утру,
и вдаль умчится конь.
Плывут по небу облака,
цепляясь за кресты.
Струится Млечная река
По свитку бересты.



Лиловый сумрак
А. Блоку
на статью «О современном состоянии
русского символизма»
Лиловый сумрак застит дали
Иных бесчисленных миров,
В которых демоны снедали
Всех, кто посмел искать там кров.
Так было на Земле извечно:
На утлом плотике из слов
Плывёт поэт рекою Млечной
В смертельной власти вещих снов.
Плывёт… плывёт, и вот однажды
Жизнь оборвётся невпопад.
Поэт в Раю проснуться страждал,
Но вновь попал из ада в Ад.




Заутреня
Серый небосвод.
Дождик моросит —
Бог водицу льёт
Из небесных сит.
Православный храм
Над рекой парит,
Четырём ветрам
На холме открыт.
Колокольня крест
Окунула в хмарь.
Птиц сгоняет с мест
Колокол-бунтарь,
А потом, устав,
Погудел… и сник,
Чрево опростав,
Вывалил язык.
И побрёл звонарь
По ступеням вниз,
Старенький фонарь
На руке повис.
Слабый огонёк
Бьётся на ветру,
Словно окунёк
В сети поутру.

Председатель колхоза
За окном петушился рассвет.
Полыхали багрянцем деревья.
Русской печкой чадил сельсовет.
Просыпалась тревожно деревня.

Он ходил взад-вперёд и курил,
Зябкий китель набросив на плечи;
Он ходил, как в бреду, и твердил:
«Трудодни отдавать будет нечем…»

Свил петлю из обрывка вожжей.
«Ни семян… ничего не осталось!
Всё свезли подчистую ужей!
Да оставьте ж хоть самую малость!»

И спина изогнулась дугой
От зловещих угроз-резолюций,
Самокрутки одна за другой
Затухали на треснутом блюдце.

Как посмотрит он людям в глаза?
Что он скажет сиротам и вдовам?
По щетине скатилась слеза
На газету с наркомом Ежовым.

О поэтах

Огонь в камине с треском грыз дрова
Волчонком, что неделю не кормили...
И теплилась в душе едва-едва
Надежда, что не зря мы жизнь прожили...
...Оставим горсть весёлую стихов
Да пригоршню рифмованную грусти...
И бездну нерифмованную слов —
За это Бог нам все грехи отпустит...

Томик стихов
Н.Г.

Стопка книг у мусорного бака
В старом целлофановом пакете…
Подошла бездомная собака:
Чем бы подкрепиться на рассвете?

Потянула за пакет зубами,
Опрокинув, прочь пошла уныло.
Сахарными взбитыми клубами
Облако багровое проплыло.

Дворик заметает полусонный, —
Дворник пьяный снова бьёт баклуши.
На плите заснеженной бетонной
Мёрзнут книги, словно чьи-то души.

Ветер перелистывал страницы,
Оставляя снежные закладки.
И мелькали глянцевые лица
И стихи в сиреневой тетрадке.

Ночное камлание
Бубна тугие раскаты,
бесится пламя костра,
тянет дымком сладковатым,
месяца сабля остра.
В танце шаманка камлает,
густо бубнят бубенцы,
к духам природы взывает
как завещали отцы:
голосом низким, гортанным
им заклинанья поёт,
взглядом пугая стеклянным,
зелье шаманское пьёт.
Тайны подземного мира
приоткрываются ей,
и на шнурочке кумиры
пляшут во власти теней,
оберег древний, охранный
сжат в кулаке неспроста.
Вдруг упадёт бездыханно,
пена пойдёт изо рта…
После, поднявшись устало,
лодочкой сложит ладонь,
всё, что дурное пристало,
слижет священный огонь.

Трельяж
Два профиля и бледный свой анфас
я вижу в мутной бездне зазеркалья,
(где злая круглолицая каналья-
Луна мерцает в полуночный час).
Стою, и взглядом встретиться боюсь
(я в отраженьях растроился словно),
граница между нами так условна,
и я со страхом внутренним борюсь.
И поборов животный этот страх,
собрав в кулак остатки прежней воли,
я постепенно привыкаю к боли,
увидев ад в расширенных зрачках:
Зелёные бесовские глаза
из зеркала мне смотрят прямо в душу,
и я обет молчания нарушу,
сказав осипшим голосом «Сезам…»
И тянет леденящим сквозняком,
С трудом даётся каждое движенье,
и корчатся от боли отраженья.
И с ними я как будто незнаком.



Магия слова
Из самых невзрачных,
обыденных слов,
Сложив их
в ему лишь присущем порядке,
Поэт получает соцветья стихов,
На прозою жизни
пропитанной грядке!!!
Наверное, всё же подвластна ему
Другим недоступная магия слова.
Влачит он по жизни пустую суму...
Но с вечностью шепчется снова и снова!
Откуда,
и кто он,
пришёл он зачем?!
Всё так непонятно,
запутано,
странно...
Кровит,
и ему не поможешь ничем,
Души нараспашку открытая рана...

Память
Бросил камень в омут памяти —
И пошли, пошли круги...
Смотрит в дымку снежной замяти
Прадед мой из-под руки...

Дед с цигаркой на завалинке
Гладит рыжего кота,
Несмотря на лето, в валенках —
Кровь давно уже не та...

За столом сидят родители,
Чугунок пыхтит в печи,
И встречают победителя
Шаньги, сайки, калачи...

Жизни слайды скоротечные
По вагонному окну...
И гудок тревожный встречного
Разрывает тишину...

Одинокая скрипка

Одинокая скрипка в придорожной убогой таверне
Нам тихонько играет до боли знакомый мотив…
Я тебя вспоминал постоянно, родная, поверь мне,
Проклиная тот день, что принёс наш с тобою разрыв…

Столько лет пролетело, но глаз твоих карие вишни
Мне забыть не давала медовая наша весна!
Эту пытку не знаю, за что мне устроил Всевышний,
Посылая тебя мне в цветных нескончаемых снах.

Я проснуться хотел, и в своей одинокой постели
Обнаружить тебя мирно спящей под грешной луной,
Но на стенах моих выцветали от солнца пастели,
И песочные замки размывал беспощадный прибой…

…Я наполнил вином два дешёвых стеклянных бокала.
Ты мне смотришь в глаза, за улыбкой скрывая тоску.
«Ничего не вернуть…», — ты тихонечко мне прошептала,
Не давая ни шанса возродиться надежды ростку.

…Одинокая скрипка в придорожной убогой таверне
Мне тихонько играет до боли знакомый мотив…
Солнце сонное скрылось в прибрежной, уютной каверне.
Ты ушла от меня, не поняв, не приняв, не простив…



Старый башмачник

В центре, рядом с магазином «Дачник»,
Где с утра подмётки рвёт народ,
Обувь ремонтирует башмачник,
У него всё задом наперёд...

На стене часы с обратным ходом
Тикают навстречу остальным...
Возвращают время год за годом,
С мерным равнодушием, стальным.

«Уступи свои часы, башмачник,
Я любую цену заплачу!»
«Жизнь, как нескончаемый задачник», —
Он сказал, похлопав по плечу.

Улыбнувшись, кашлянул недужно:
«Я тебе открою свой секрет,
Возвращаться в прошлое не нужно,
Я там был — там счастья тоже нет!»



Таёжная заимка

Стоит заимка средь тайги дремучей —
Из лиственницы срубленный приют,
В распадке притулившись, рядом с кручей.
Сермяжный, доморощенный уют:
Порог, отполированный веками,
Убогое оконце на восток,
Рога оленя да иконка в раме,
Прибитая под самый потолок,
Топчан и стол, кормилица-буржуйка,
Стоящая на валунах в углу…
Из чайника бьёт в стену пара струйка,
Вытапливая из сучка смолу…
…Смола течёт янтарною слезинкой,
Из глаз столетий по щеке бревна…
На фотоснимке, пригвождённом финкой,
Любимая,
но «бывшая»…
Она…

Вдова Паганини

«Вдова Паганини» — так назвали скрипку после
смерти Маэстро, прах которого не мог
обрести земной покой более 30 лет...

Генуя. Скрипка Гварнери
В кубе из бронестекла...
...Видела столько феерий,
Столько невзгод навлекла.
Выгнута гордая шейка,
В эфах изящество змей.
Ты укротить их сумей-ка
Дьявольской страстью своей!
Ты поднеси к ней, Никколо,
Острый, как бритва, смычок,
Пусть изливается соло
Кровью в дорожный песок!
...Скрипка хрипела и пела!
...Слёзы текли по щекам
Впалым и мертвеннобелым,
Но неподвластным векам…
...Нервные, цепкие пальцы
Брали за горло её…
…Все мы до смерти скитальцы,
Ты же
и после неё…

Штора

Андрею Шевцову...
Жить можно и без шторы на окне,
Квартирное не пряча закулисье —
Пусть любопытство утоляют лисье
Прохожие безликие ко мне.

А что мне прятать? Стол? Диван-кровать,
Который я давно не разбираю?
Я с рифмами ночь напролёт играю
И каждый стих готов расцеловать...

Жизнь за окном уносится вперёд —
Кто лезет в депутаты, кто под танки,
А я живу на том же полустанке,
Надеясь, что придёт и мой черёд...

Всё мишура... Всё суета сует...
Но всё равно мы с жизнью будем квиты —
Разыгранные с вечностью гамбиты
Нас приближают к званию ПОЭТ!

Случай на светофоре
В обёртке соболиного манто,
В ботфортах
от «Версаче»
или «Гуччи»,
Ты в мякоти соседнего авто
В кудряшках медных,
беспощадно-жгучих.
Духов пьянящий,
тонкий аромат
Сводил с ума,
и погружал в нирвану!
И сыпал соль
зелёный,
томный взгляд
На сердца кровоточащую рану.
Улыбка, не сходившая с лица,
Дурманила,
в объятия манила...
Смыкала веки, полные свинца,
Какая-то неведомая сила...
...Исчезло всё:
машины
и дома,
Остались только звуки клавесина —
Наверно, я совсем сошёл с ума —
Почувствовался привкус апельсина...
...Промчалась Маргарита,
на метле
Спешащая на шабаш
в полнолунье...
Обёртка от батончика «Нестле»
Тихонько прошуршала мне:
«Колдунья...»

...Вернул меня к реальности клаксон...
Зелёный!!!
Зеленей уже не будет!
Открыл глаза —
растаял сладкий сон...
Мороженкой
на раскалённом блюде...

Деревушка

Доживает свой век деревушка...
А когда-то здесь было село…
И сияла крестами на солнце церквушка,
И на сердце так было светло!

Мы ватагой и в лес, и на речку,
И картошку пекли на углях,
А по праздникам ставили к образу свечку
И мечтали о дальних морях!

Мы до крови в «войнушку» играли,
Не загнать было нас дотемна,
Неприступные снежные крепости брали,
Под истошные крики «УРА!»

На покос и в ночное ходили,
Сладко спали в стогу до зари!..
И в безоблачном детстве нам радость дарили,
Нарезая круги, сизари!

Соловьи заливались в сирени,
Стало нам по ночам не до сна!
Под «тальянку» частушки задорные пели,
Хороводилась наша весна!

Куковала за речкой кукушка,
Не скупилась — ты только спроси!
Там смешную девчонку в забавных веснушках
На руках я влюблённо носил!

...Годы мчали — мы взрослыми стали,
Разлетелись птенцы из гнезда…
И встречаться друг с другом давно перестали,
Но забыть не дано никогда!

Доживает свой век деревушка…
Ничего не воротишь назад…
И стоит над заросшим погостом церквушка
Без крестов, средь истлевших оград…

**