Мы едем с Ромычем в машине. У нас стандартное для русского чиновника регионального значения мероприятие: надо приехать к заслуженному человеку района и поздравить с 95-летием. Мы в душе не знаем, к кому едем, нам выдали конверты с открытками, цветы и инструкцию – где ловить старосту местной деревни.

Ромыч – второй по важности в районе человек при этом, я – пятый, наверное. Но оба даже в страшном сне мы не можем вообразить, что такое – 95 лет.

* * *
Помню, как познакомились: нас обоих уже назначили. Стоим на задворках администрации, смотрим друг на друга сумрачно и недоверчиво.
– Поехали с нами смотреть на поля.
– Какие, глядь, поля, – говорю, а сама думаю «поехали».
– Да местный инвестор засаживает 400 гектар ежевикой. Будет завод по производству мороженого. Ты у нас пресс-служба или кто? Поехали?
– Я вообще-то управление внутренней политики, но oно – вопрос.
Мы садимся в нарядный очень «Лексус». На мой вопросительный взгляд Рома отвечает коротко и сдержанно:
– Да бизнес свой был. Потом СВО, зарубежные контракты рухнули, то-се, но если серьезно – сам про…ал.
На его встречный вопросительный взгляд я не придумываю ничего умнее, чем ответить тоже честно:
– Ой, тоже был бизнес. Но про…ала я его пораньше, в коронавирус. Будем считать, что не из-за собственного распиздяйства, а по причине мировой пандемии!

Поржали. С тех пор с Ромой мы ездили на самые важные мероприятия: обозреть помойки, на которые жалуются жители. Снова обозреть помойки. И еще раз обозреть помойки. Полюбоваться на стройки, которые не закончены. Поговорить с главами сел.
Рома отвечает за экономику района, он не привык верить бумажкам: «Что нам, не доехать? Сраные 20 километров», – и гонит так, что я близка к энурезу.

Мы все время мотаемся по району, Ромин «Лексус», припаркованный за елкой, деревенским бабкам, как правило, не видать, зато нас с Ромой – отлично. Раз пять нас пытались поднять на вилы, тридцать – напоить, а однажды даже засунуть в мусорный контейнер.
Но вот мы едем на юбилей.

Страшный ветер, вокруг – какие-то невообразимые, как с картинки, поля. Владимирская область – одно из мест, где вообще начиналась Россия. Здесь белокаменные храмы, вырубленные из цельного камня, соседствуют с полуразвалившимися колхозами. Здесь вековые сосны и рядом – самые пугающие болота. Такие, которые не вызывают сомнения, что если еще минуту посмотришь – выскочит Кикимора.
Здесь холмы и тропы не менялись тысячу лет, потому что тысячу лет в этих деревнях жили те же, дети тех же и внуки тех же.

Ветер, в общем, и туман были в тот день. И то, что русские писатели любят обозначать словом «изморось». Я смотрела сквозь стекло на огромные желтые пятна полей, думала – а вот это деревце если запомнить, пока мы несемся, вернусь ведь сюда? Глупая детская мысль: если цепляться за что-то взглядом, оно не исчезнет, оно будет всегда.
Где-то по пути мы подобрали деревенскую старосту – крепкую женщину неопределяемого возраста. Она выдала нам конверты с открытками, дальше ехали молча.

Когда вошли в дом – ударил запах… нет, не тлена. Какой-то прошлой жизни. Идеально чистый дом, бабушка сама вышла встречать нас. Такая, согнутая пополам, абсолютно хрестоматийная – из русских сказок. Еле говорит, бледная, чувство, что к ней уже приходила смерть, но сказала что-то вроде: «Да ох..еть, давай, досаживай свою рассаду, попозже зайду».

Поздравили, прочитав на открытке имя-отчество. Было стыдно-стыдно! И немного радостно: бабушке-то приятно, что чиновники администрации добрались до такой глуши.
– Да она печь сама топит, не говоря про огород, – шептала староста на ухо.
Я пыталась осмыслить – бабка еле ходит! Я хожу получше вроде, но неделями заставляю себя протереть пыль в одной комнате. Печь! Огород! В каждом углу протерто!
Вдоль стен в сервантах 80-х прошлого века – не иконы, нет. Фотографии в золоченых, видимо, очень ценных для хозяйки рамах. Моряк какой-то, явно 40-е. 50-е – семья из четырех человек, улыбаются, никого, вообще никого не узнать в этой бабке.

Садимся в машину, чтобы ехать обратно. Чиновничий долг выполнен.
– Ну муж-то у нее давно умер, – говорит староста. – Вернулся с войны совсем больной, несколько лет пожил, и все. А вот сына два – один еще в девяностых того… А второго мы в прошлом году хоронили. Слушайте, а давайте свернем, я покажу где, – и смотрит стальными, абсолютно холодными, злыми глазами. Я думала, Рома ее высадит и переедет.
Дороги-то нет!

– Сворачивай-ка здесь, за домом.
Перед нами – покосившийся серый сарай с надписью «Почта России». Он настолько диссонирует с моей жизнью, что я фотографирую для соцсетей.
– Тут по тропе дальше, – говорит староста.
Машина, конечно, не едет. Не может проехать. Ромыч выходит, смотрит с вызовом, говорит:
– Веди.
И мы идем ногами по лесу, буераку. Староста прямая, как струна – осанкой и словами. И всем видом.
– Я понимаю, что вам, начальству, не до этого, но я хочу, чтоб вы посмотрели.

Подходим к оврагу, он серебрится мелкими каплями. Как в прозе русских классиков – и красота, и морок какой-то.
– Вон там, на той стороне, – кивает головой староста, – кладбище. Мы зимой-то раньше на тракторе через этот овраг возили хоронить. А тут стало не пролезть! Ну что, пристегнули листы железа и тащили волоком, сверху покойник. Сын вот старший так и уехал ее, с матерью был всю жизнь. Этой зимой.

Ромыч молчал, у меня побелели глаза.
– Ох…еть, – говорю, – мы что-нибудь сделаем.
– Спасибо огромное! – с абсолютным, критичным недоверием сказала староста, посмотрела злобно и замолчала.
– Ты понимаешь, что ПСД только – это год?! – орал Ромыч, сидя в машине, когда мы ее высадили, – что их в плане даже нет?!
– Понимаю, – говорю, – а что такое ПСД?
– Проектно-сметная документация, идиотка...
– Глядь, покойника на листах железа…

* * *
Прошла пара недель. Я уже почти забыла и пришла в себя. У Ромы сидим в кабинете.
– Согласовал я, внесли дорогу. Там вообще генплан пришлось перечерчивать, пидорасы, – говорит Рома. – Сделают. Не сегодня, конечно, но до Нового года. Помнишь, мы смотреть ездили, как гравий кладут? С линейкой в село рядом, километров 20? Вот, глядь, снова поедем.
– Давно не были, – говорю, – там по пути еще шесть помоек. И бобер столб пожрал с электричеством.
Словом, хорошо на Руси быть начальником. Особенно – на земле.
И пошли в соседнюю пирожковую, разнузданно гулять на свою чиновничью зарплату.
**