Они заблудились меж просек оленьих
Под сенью берёз и весенних созвездий.
Влюблённые нынешнего поколенья,
Как просто вам стало в Сокольники ездить, –
нараспев декламирует закадровый голос строчки Евгения Долматовского в популярном послевоенном фильме «Добровольцы». «Нынешнее поколенье» – это наши, совсем юные в ту пору, мамы и папы, избравшие парк «Сокольники» местом своих романтических свиданий. Ездить туда им стало просто ещё до войны, когда первая линия московского метро соединила этот район с центром города. А мы, их дети, в этот парк не ездили и не ходили – мы в нём росли. Туда-то мы и отправимся – в минувшие времена, в райские кущи нашего детства.

* * *
Гулять здесь начали ещё при Петре I. Это он ненароком превратил Сокольники из закрытой для горожан территории царских потех в общедоступное место отдыха. Обитатели расположенного неподалёку шведско-немецкого поселения приспособили Сокольничью и Оленью рощи для празднования традиционного в большинстве западноевропейских стран первомайского Дня весны. Благоволивший к иностранным обычаям царь приказал прорубить справа от входа в рощу специальную просеку, вдоль которой расставлялись столы с русскими явствами – Европу уважить и себя показать. К «немецким столам» вскоре стали подтягиваться любопытные москвичи, и «диалог культур» завершился рождением самого многолюдного московского праздника, а прорубленная императором аллея по сей день называется Майским просеком. Однако «маёвками» в Москве дело не ограничилось – народ стал гулять в рощах каждое воскресенье в течение всего тёплого времени года. Российские самодержцы избрали парк местом шумного празднования своих коронаций, а молодёжь – местом тихих уединённых встреч.

Во второй половине позапрошлого века Сокольники стали стремительно превращаться в самое модное дачное место. Новоявленные «эффективные предприниматели», застроившие целые улицы причудливыми деревянными особняками-теремами, с вожделением поглядывали в сторону соседнего лесного массива. Начало вторжению положило семейство купцов Ляминых, бесцеремонно воздвигнувшее свой дачный дом на одной из лесных полян. Пройди ещё лет десять-двадцать – и лесопарк разделил бы участь чеховского вишнёвого сада, ведь принадлежал он не городу, а государству: 37-километровый Камер-Коллежский вал, ставший в 1864 году официальной границей Первопрестольной, отделил рощу от Москвы, «передав» её в распоряжение Министерства государственных имуществ.

Просьба об «уступке» рощ городу была впервые робко высказана в 1875 году тогдашним городским головой С.А. Ладыженским, дерзнувшим обратить внимание правительства на «близкую заинтересованность всей трудовой Москвы» в сохранении живописного места массового отдыха. Однако российская власть, «близко заинтересованная» в доходном дачном бизнесе, отказываться от него ради «трудовой Москвы» не собиралась. Поэтому когда спустя два года городским головой был избран С.М. Третьяков (брат основателя знаменитой галереи), он не стал раздражать министра государственных имуществ П.А. Валуева сентенциями о нуждах трудящихся, а просто попросил оценить стоимость территории. Совладелец крупнейшего торгового дома, известный благотворитель, строитель больниц, народных училищ, детских приютов, Сергей Михайлович имел основания полагать, что его личных капиталов вполне хватит для королевского подарка родному городу. Но в Министерстве учуяли возможность «сорвать куш» и определили стоимость любимого места народных гуляний в… 300 тысяч золотых рублей.

Этой, абсолютно немыслимой по тем временам, суммы не оказалось ни в городской казне, ни у самого Третьякова. Больше года потратил он на сбор недостающих средств – ходил по богатым домам, доказывал, умолял, унижался. Наконец искомая сумма была собрана, и 21 апреля 1878 года Сокольничья и Оленья рощи перешли в ведение города, спасённые от вырубки. Их спас «одинокий воин», вышедший на «поле» неравной брани с сильными мира сего. Памятник ему по инициативе Клуба краеведов «Сокольники» установлен у входа в парк.

Переход рощи в городское подчинение не замедлил отразиться на её жизни и облике. Именно тогда парк обрёл свою нынешнюю планировку с отходящими от Большого круга лучами просек, обзавёлся искусственными прудами с купальнями, шезлонгами и лодочными катаньями, ресторанами, павильонами, беседками. В 1883 году в центре Сокольнического круга было воздвигнуто изящное деревянное строение в русском стиле по проекту архитектора Д.Н. Чичагова. Павильон был построен для императора Александра III, присутствовавшего на праздновании 200-летия Преображенского полка, и, получив название «царского», надолго стал своеобразной эмблемой парка. Внутри строения помещался зимний сад с открытыми буфетами; снаружи, перед входом – музыкальная эстрада, снискавшая славу престижной концертной площадки. В 1908 году здесь начались общедоступные симфонические концерты под управлением профессора Московской консерватории, известного дирижёра К.С. Сараджева. Поскольку практически в каждом концерте маэстро представлял публике новые произведения и новых талантливых исполнителей, вечера «на кругу» вскоре превратились в главные музыкальные события города, а сам Сокольнический круг любители музыки стали именовать «третьей российской филармонией».

После войны Симфоническую эстраду перенесли вглубь парка, но наши бабушки и дедушки, привычно спешившие на концерты летними вечерами, по-прежнему называли её «сараджевской». Должно быть, когда они слушали, как струится солнечным светом на притихшую тёмную листву Сороковая симфония Моцарта, им казалось, что это он, неутомимый «сокольнический маэстро», стоит у кромки освещённой сцены, вздымая над оркестром свои быстрые, властные руки. И когда мы сегодня располагаемся со своими внуками и внучками перед знакомой «ракушкой», нам тоже иногда кажется, что где-то рядом примостились зрители в крепдешиновых платьях, «теннисках» и широких мешковатых брюках. «Шли бы вы домой – мамаши-то, наверное, уже с ног сбились», – заботливо советуют они чинно восседающим в первом ряду малолетним меломанам. А те всё слушают «золотую» моцартовскую симфонию, вдыхая сладкий запах петуний, душистого табака, серенькой маттиолы, будто откуда-то знают: надо успеть наслушаться впрок, на всю жизнь…

В то время в парке уже не только звучала музыка, но и работали библиотеки-читальни – павильоны с верандами, щедро утолявшие духовную жажду нескольких поколений обитателей тесных коммуналок. Особой популярностью пользовались читальни в Большом и Малом розариях, где можно было располагаться не только на верандах, но и прямо на скамейках, среди цветущих роз. «Пойти в розарий» означало на сокольническом диалекте «пойти почитать, позаниматься». Мы, детвора, почему-то облюбовали Малый розарий, где иногда просиживали целыми днями. На «перекус» бегали в «Кефирную» – кафе на Майском просеке. Булочка, стакан свежайшего кисломолочного напитка – и вот мы уже снова мчимся на свои скамейки, чтобы последовать за Томом Сойером, двумя капитанами, тремя мушкетёрами.

С 28 июля по 11 августа 1957 года наш парк стал главной площадкой Шестого всемирного фестиваля молодёжи и студентов, в котором приняли участие около 34 тысяч молодых людей из 131 страны мира. В состоянии эйфории носились мы от одной концертной эстрады к другой, просили подержать «голубей мира» (специально выведенная к фестивалю порода «московская белая»), ввинчивались в международные пляски и хороводы. «Дяденька негр, мы – за мир!» – кричала стайка юных интернационалистов какому-нибудь темнокожему делегату. «Ка-ра-шо-о!» – радостно улыбался он в ответ.

Спустя два года нам было явлено ещё одно «чудо света» – американская выставка, на месяц превратившая «Сокольники» в место общегородского паломничества. С раннего утра «хвост» растягивался от метро до центрального входа, а затем – по Оленьему валу до входа в парк со стороны улицы Короленко. Мы ходили к американцам ежедневно, как на работу. Чтобы избежать стояния в длинной очереди, нужно было потихоньку выскользнуть из дома ночью, войти в тёмный парк со стороны Митьковского проезда, пройти по нему до Третьего лучевого просека и занять позицию у заветных ворот. «Когда ж вы спите-то?» – сочувственно спрашивал нас пожилой милиционер. «Сейчас поспим», – отвечали мы, направляясь в сторону ближайших скамеек. «Часовых» сменяли по очереди. В 11.00 можно было, наконец, приобрести детские билеты по 30 копеек и до десяти вечера погрузиться в заморский мир с бесплатной пепси-колой в одноразовых вощёных стаканчиках. Этими стаканчиками, а также значками и рекламными проспектами, мы щедро одаривали всё взрослое население наших дворов.

А потом мы и сами незаметно повзрослели, и всё чаще приходили в парк поодиночке – когда нам было плохо. Мы бродили по «святым местам» своего детства – и утихала боль, и отступала обида, и странный покой воцарялся в душе. Прошли годы – и мы стали совсем взрослыми, и гуляли по парку со своими детьми, вводя их под своды нашего сокровенного чертога. Теперь гуляем с внуками. Придёт время, и их, как незнакомку на картине Левитана, однажды пригонит сюда холодным, хлёстким ветром. И они зашагают по пустынным аллеям в ознобной осенней измороси, по липнущей к подошвам листве, мимо мокрых летних эстрад – одинокие, измотанные, надломленные. Но в хмуром сумраке вдруг запоют скрипки – всё громче, всё пронзительнее, уверяя, что скоро, очень скоро здесь опять будут захлёбываться от счастья соловьи. И это тут же хором подтвердят флейты, альты, виолончели, контрабасы. А у танцевальной веранды к ним присоединится ветреный пасодобль. «Они заблудились меж просек оленьих, только и всего, – те, что на всю жизнь влюбились в этот парк безрассудной детской любовью, – доверительно шепнёт он на ушкó. – Ибо сказано: что полюбил, в том и пребудешь». И проступят сквозь патину лет, как на полотнах Борисова-Мусатова, чьи-то лики, абрисы, силуэты, и старые деревья приветливо замашут отсыревшими ветками, и посветлеет «чёрный» день, и запыхавшийся ангел-хранитель догонит на Большом кругу своего потерявшегося подопечного.


**