Волчья кровь

Николай Иванович Пыстин, потомственный работник культуры Республики Коми, как вышел на пенсию в свои шестьдесят лет, так сразу из города Сыктывкара и уехал в деревню Выкшу, что находилась за сотню вёрст от цивилизации, стояла обособленно, среди дремучего леса. Там Николай Иванович и зажил спокойно да счастливо.

Уехать Николая Ивановича заставило состояние здоровья. Последние два года, наблюдаясь у кардиолога, он получил строгую рекомендацию бросать город, бросать все волнения и заботы да податься куда-нибудь в глушь, в спокойствие, мир и тишину. Хотя бы на год или на два. Здесь-то Николай Иванович и вспомнил, что когда-то в деревне Выкша у него жил дядька родной, причём прожил дядька девяносто пять лет, перед смертью дом ему завещал в три комнаты, а Отцу Рафаилу, что грехи земные отпускал дядьке перед смертью, шепнул:

– Передашь Кольке, как забарахлит нутро, пусть сюда и катит... здесь всё волшебное, за год поднимется.

Отец Рафаил передал. Николай Иванович вначале принял это с простой благодарностью, но как только после очередного концерта в его Доме культуры «прихватило» сердечко, так сразу и вспомнил. До пенсии на таблетках и каплях держался. В Выкшу приехал, таблетки и капли забыл. Место волшебное.

Стояло лето. Начало августа. За месяц, что Николай Иванович пожил в старом бревенчатом доме, он и сам дом поправил, и крышу перекрыл с местными умельцами, да и двор почистил с сараюшкой, где у дядьки его всякий инвентарь хранился. К августу пошла ягода. Дом Николая Ивановича стоял на самом краю деревни, потому ходить за ягодой было удобно. Вначале рвал её прямо на поле перед деревней, потом стал похаживать за окраину, в лес. Много ягоды набрал, три корзины. От дядьки остался целый мешок сахара, стал варенье варить. Детям да внукам. Весь день в заботах, про боли сердечные даже и не вспоминал. А как варенье сварил, что-то взгляд на корзину пустую бросил да вспомнил, что можно и грибов так на зиму заготовить? Утром по холодцу и пошёл.

С корзиной, уже наполненной вполовину, Николай Иванович вышел к ручью. Ручей был местный, протекал через весь ближний лес и выходил прямо к деревне. По ручью и пошёл обратно. Место было открытое, лес здесь отходил от русла, открывался простор, зарослей кустов не было, потому и встретить какого медведя не представлялось возможным. Николай Иванович вообще хищников опасался, потому как местные говаривали, что здесь и волки бывают, рыщут летом по одиночке, хотя летом волк и не так опасен, но есть и медведи, а эти косолапые – ребята хитрые и свирепые, ходишь по лесу – пой песни громко. Правда, в этот год ягоды уродилось так много, что вряд ли какой упитанный, сытый лохматый мишка рискнёт на человека посягнуть.

Через часок Николай Иванович корзинку пополнил ещё и ягодой черникой на килограмм. Оставалось самое малое – пройти два поворота, выйти на поле и полем напрямки с полкилометра до дома.

На втором повороте ручья, от воды и до самого леса тянулась вереница низких кустов тальника. Николай Иванович глянул вдоль да поперёк этих зарослей в пояс высотой, да и шагнул в самую чащу смело... Что-то железно лязгнуло, и по щиколотке правой ноги резко ударило с обеих сторон... Капкан. Николай Иванович чертыхнулся на чём свет стоит, корзинку отложил, медленно присел и не спеша, аккуратно разжал пружину этого садистского приспособления. Капкан был небольшой, в лучшем случае волка тормознёт, а так больше на лису рассчитан. Только он это обдумал, матеря хозяина самыми отборными выражениями, только штырь полуметровый из земли выдернул, к которому капкан был привязан цепью, капкан в ручей швырнул, как... из кустов услышал какой-то жалобный, звериный и утробный скулёж... Николай Иванович вздрогнул и замер. Осторожно, словно боясь спугнуть или побеспокоить зверя, повернул голову вбок... В трёх метрах от него, пряча морду за листвой кустов, в похожем капкане сидел... волк.

Николай Иванович никогда в жизни не видел так близко от себя волка. Он вообще не видел волков живых, в естественном их состоянии, только вот телевизор да картинки. Ну, интернет ещё. Впрочем, интернет – тот же телевизор, только с помойки.

Волк не сидел, а лежал под кустом, вытянув лапы вперёд и смотрел на него то ли жалобными глазами, то ли ненавистными. Пыстин как-то интуитивно сделал шаг вперёд, подойти и помочь освободиться от капкана, волк мигом на лапы приподнялся да тут же пронзительно взвизгнул и упал на грудь. Цепь, что была также привязана к капкану и вбитому в землю штырю, была коротка, в метр. Пыстин присел на корточки рядом, посмотрел волку в глаза, волк взора своего не отвёл, рассматривал человека пристально и осторожно. Зрачки его постоянно бегали от лица на руки.

Если кусаться не будешь, – вдруг, удивляясь самому себе, как-то по-доброму, словно собаке, молвил Пыстин, – я капкан с тебя сниму. Не будешь кусаться?

После этого он сидел несколько минут и старательно вглядывался в глаза волку. Тот вначале смотрел на человека, потом голову опустил, глаза увёл вбок, вроде как стыдно ему было, а потом и вовсе перевернулся на спину, звякнув железом цепи да выставив лапу с капканом ближе к человеку. У Николая Ивановича перехватило дыхание. Волк был взрослый, сколько ему на самом деле, он понять не мог. Когда перевернулся и показал брюхо, оказалось, что это волчица. Пыстин про себя сказал – ну, всё! – Так же на корточках подлез к волчьей лапе и, стараясь не сделать зверю ещё больнее, сразу резко, двумя руками надавил на пружину… Капкан звякнул, и волчья лапа вышла на свободу. Пыстин тут же встал и сделал шаг назад. Волчица лежала. Глаза её взметнулись быстро на человека, тут же вновь кинулись к рукам, потом опять на лицо... Николай Иванович как смутился такого поведения, потом сделал шаг назад и пробормотал:

– Ну, так я пошёл. Живи. Больше не попадайся.

Волчица мордой крутанула, и тут же на весь лес протянулся слабый вой с каким-то щенячьим подвыванием, словно переярок по привычке матери жаловался ^[1] . Здесь волчица сделала движение вверх, быстро так, как на передние лапы поднялась, но тут же что-то там в лапах подломилось и она вновь упала на грудь. Морду в траву уткнула и, смотря на человека, жалобно поскулила.

– Вот те раз! – Николай Иванович присел перед волчицей, посмотрел внимательно на лапы – та, что побывала в капкане, похоже сломана, вторая передняя ранена непонятно чем, кожа резана, словно ножом, правда, уже зализана, но кровь, запекаясь, всё ещё сочилась. Сил у зверя стоять не было.

– Это где ж тебя так?

Николай Иванович вытащил свой пакет из корзинки, где был не только большой бутерброд, а и всякие медицинские принадлежности, достал бинт, свернул первый метр в несколько слоёв и, поднося его к лапе волчицы, проговорил настороженно:

– Я тебя перевяжу, но ты не кусайся, а так... истечёшь кровью, тут и сдохнешь... вот так.

Волчица промолчала. Морда её поднялась вверх, глаза смотрели на Пыстина вновь настороженно. Николай Иванович спокойно, дрожащими руками поднёс бинт к лапе и положил его на рану, волчица мигом зубами клацнула, но клацнула мимо, словно пригрозила, Пыстин руки одёрнул, тут же вырвалось громко:

– Да тихо ты!

Он осторожно сделал один оборот вокруг лапы, потом ещё... Волчица глаз не сводила с его рук и верхняя губа её постоянно пыталась обнажить зубы. Николай Иванович здесь осмелел и уже без всяких слов быстро сделал один оборот, второй, третий... Волчица смотрела внимательно и настороженно, но никакой агрессии или форм защиты не предпринимала. Когда повязка была наложена, Пыстин мигом наклонился к зверю, подставляя под его клыки свою шею и, надкусив бинт зубами, тут же разорвал его и завязал повязку на два узла.

Встал. Глубоко вздохнул, на небо глянул сквозь кроны деревьев и сказал себе самому:

– Слава тебе... Не сожрал.

Посмотрел на волчицу уже как-то даже весело, спросил:

– Ну что, идёшь?.. В лес идёшь? Домой надо. Домой.

Волчица лежала и не двигалась. Теперь, когда лапа, очевидно, не так болела, она вытянула её осторожно впереди себя и повалилась на бок.

Николай Иванович хотел уйти. Просто уйти. Всё, что он мог, он сделал. Зачем вмешиваться в дела природы? Природа сама регулирует... Но волчицу было жаль. Может, она уже не одну овцу, или там гуся какого с подворья утащила?.. А может, и нет?.. Что ему делать? Зверь явно слаб так, что даже на лапах не держится. Охотиться ему сейчас – всё равно, что по деревьям лазить. Он ругнулся про себя, чтобы зверь не услышал, куртку с себя брезентовую стащил, на землю бросил и грубовато да театрально, словно в своём Доме культуры оказавшись, проговорил уважительно:

– Прошу-с! Ложитесь-ка... барышня!

Волчица морду на лапы вытянутые положила, на человека только глаза подняла, но с места не двинулась. Николай Иванович плюнул в сердцах на всё, словно на эшафот пошёл, тут же ремень с себя стянул, сказал тихо:

– Не дёргайся! Вообще меня тут нет... свалилась на мою голову!

Протянул ремень через рукава, застегнул и, схватив рукой за пряжку спереди, предложил вновь:

– Что лежишь? Залезай?.. Потащу тебя, как бурлак по Волге... воспоминания о Гиляровском, ёшкин кот!

Зверь лежал и смотрел на куртку перед ним. Похоже, не понимал, что от него требуют. Николай Иванович подошёл вплотную, присел на корточки и похлопал по куртке рукой, практически перед волком.

– Сюда залезай? Или мне тебя на куртку затаскивать самому?.. Ну, я же не самоубийца, так?

Волчица глаза на него вновь вскинула, посмотрела, потом глаза опустила и посмотрела на куртку перед самым носом. Какое-то время между ними стояла напряжённая тишина. Николай Иванович, в который раз вспотев от страха, подошёл опять к зверю, нагнулся и быстро, как мог, стараясь не особенно глубоко руки под волчицу засовывать, подоткнул куртку под неё... Зверь вздрогнул, изогнулся телом, уши прижал и, ощерившись, зубами клацнул по воздуху, явно только для вида... Хотел бы – прокусил руку в два счёта.

– Ты давай не дури мне тут, – пробормотал Николай Иванович, – ложись вон... и поехали. Лечиться.

Волчица внезапно телом перевернулась в мгновение через спину и оказалась полностью на куртке, причём оказалась так, что человек был перед ней, а не за её спиной.

Оказалось, тащить зверя – дело тяжёлое. Хорошо хоть ручей не надо было переходить, деревня по эту сторону русла лежала, но как подойти к домам? Просто так привести с собой волка – люди не дадут. Первое, что предъявят – волк привыкнет и начнёт потом таскать кур да овец. Гусей уже и не выпасешь на воле, уток тоже. Волк перестанет бояться человека. Разорять начнёт.

По траве зверь волочился легко, по тропинкам приходилось выбирать путь, где по шире. Идти пришлось втрое тише, не торопясь.

Когда показалась деревня, Николай Иванович уже из сил выбился, тащил на последнем дыхании. Аккуратно по полю прошёл в высокой траве вдоль русла ручья, стараясь, чтобы зверя со стороны видно не было.

Перед самым домом оглянулся, хотел перекреститься, да не стал, руки заняты, времени нет. Калитку открыл да и втащил зверя на свой двор.

Вначале хотел её в дом внести, но потом передумал, затащил к сараю, где был небольшой навес, со всех сторон укрытый от глаз человеческих, только со стороны дома можно было подойти. Там волчицу оставил, сам ушёл за сарай, где у дядьки покойного находилось сено. Просто копна сена, очевидно сто лет ему. Когда уж дядька мог скотину держать?.. Сто лет назад и мог.

Большущую охапку сена он бросил под навес, тут же похлопал по ней, приглашая волчицу перебираться, но та лишь глазами моргнула, а потом вдруг зевнула во всю страшную волчью пасть и положила привычно морду на лапы. Николай Иванович сказал:

– Вот я сейчас ещё разбираться с тобой буду!

Подошёл со стороны спины, зверь мигом изогнулся, и пасть его легко, предупреждающе, ощерилась зубами. Человек погрозил аккуратно пальцем волку, осторожно, медленно взял куртку за полы и втянул её на сено, потом выпрямился и торжественно произнёс:

– Вот так-то! Поняла? Дурочка серая! Клыки она мне показывает!..

Уложив раненого зверя, Николай Иванович зашёл в дом, умылся, руки вымыл тщательно, открыл аптечку, посмотрел – ничего не надо. Надо сделать какую-нибудь палочку, чтобы её, как шину, наложить на сломанную лапу. Как шину накладывать? Николай Иванович не знал.

– Хозяин?.. – внезапно раздалось совсем близко. – Николай!

Николай Иванович вышел на крыльцо. От калитки ровно к нему шёл единственный пока его знакомый по деревне – Алексей Григорьевич. Алексей Григорьевич был в деревне кем-то наподобие старосты или главы администрации, ездил в райцентр по всяким вопросам, занимался кое-каким снабжением да иногда привозил в деревню врача, так как имел совсем новый автомобиль «Нива», который проходил любую грязь осенью и любой снег зимой на дороге от Выкши до райцентра. Звали его в деревне просто – Григорич.

Григорич был человек душевный, отзывчивый, всю жизнь проработал в лесу на заготовках древесины, пилил ели да сосны десятками лет для народного хозяйства, а как пенсия подошла, так сразу в родную деревню и вернулся. Помирать, говорит, здесь буду, где родители схоронены. Через месяц за ним и супруга приехала, дети навещают с внуками...

Он прошёл до самого крыльца, пожал руку Пыстину, тут же сообщил:

– Слыхал?.. В Михайловке один знакомый мой целый выводок волков уложил! Два матёрых – волк и волчица, один переярок и три щенка... премию получит от администрации. Говорил, парочка переярков ушла, но...

– Когда было? – Николай Иванович оглянулся вокруг.

– Так когда?.. – Григорич задумался, вспоминая. – Третьего дня. Позавчера. Наш Мишка-леший вчера капканы ходил ставить, дурачок... тоже славы захотелось свинячей... Я в райцентр собрался, могу тебя взять, если что надо?..

Николай Иванович вновь оглянулся вокруг, нет ли кого рядом? Потом посмотрел на Григорича внимательно и тихо сказал:

– Пойдём.

У сарая, напротив навеса он остановился, кивнул на большую охапку сена, откуда смотрели на них внимательные волчьи глаза, сказал:

– Не такой уж он и дурачок... попалась вон... лапу поломало ей... вторая непонятно как ранена, как срезало подушку под пальцами. Встать не может.

На секунду у Лексея Григорича явно перехватило дыхание. Он смотрел на зверя выпученными глазами, не двигаясь и даже не дыша, потом тихо произнёс, словно боялся, что волк услышит:

– Так это как? Это... ты его как приволок?..

– Прям на той куртке, – вновь кивнул Николай Иванович, – волоком.

– А бинт?.. – с ужасом в голосе вопросил тот.

– Перевязал.

– И ничего? – не унимался Григорич.

– Клацнул раз, но мимо... пугал немного. Пугала... волчица это.

– Тот самый переярок и есть. Ну, Николай!.. Ну, Николай... не знаю. Наши прознают, вилами заколют, камнями закидают. Ты что – волков прикармливать? Повадятся потом... зимой... да стаей, да голов в двадцать! Думаешь хоть немного?

– Что ж мне её – бросать? Сдохнет ведь ни за что!

– А так ты сдохнешь! За неё вот! Стрелять её надо! Прямо сейчас!

– Думал. Не могу. – Николай Иванович руку перед собой выставил. – Ты вот что... шину умеешь накладывать? Лапа сломана, надо чтоб...

– Да пусть так срастается, ну её к лешему, ты что?!

– Так криво срастётся, как ей потом охотиться?

– Ну… ты вообще! – даже глаза закатил Григорич. – Какой охотиться? В лучшем случае – в зверинец отдать.

– Шину умеешь накладывать?

– Видел пару раз в леспромхозе... ломало ноги пацанам.

Он глянул в глаза Николаю Ивановичу и согласился:

– Щепу найди какую... две штуки и вот по бокам значится, а потом бинтом... да так – крепко!

– Давай вдвоём?

– Да я что – самоубийца? Резанёт клыками да вспорет живот. У нас на одной лесосеке приехал мужик местный на лошади по первому снегу, дров попросить. ну мы дали, он домой, а по дороге волчица матёрая из леса выскочила, один прыжок, лапами ударила – лошадь на спине, один раз только зубами хватанула, резанула, что называется, так сразу несколько рёбер, кишки и печень вырвала одним махом да ушла в лес. Всё! Понял, что за зверь? Это в книжках так... а на жизни не так! Сам ей вяжи шину, я не подойду. Нет, нет, даже не уговаривай.

– Тогда постой рядом, она всё равно прыгнуть на тебя не сможет, она лежит едва... постой, а то и впрямь!.. Резанёт меня зубами по пузу да вытряхнет кишки?.. Стоишь?

– Постоять могу, – кивнул Григорич, похоже от собственного рассказа ещё больше зверя испугавшись.

Николай Иванович быстро сходил в дом, быстро нашёл две щепки в форме коротких дощечек, достал из аптечки бинт. Вернувшись, увидел, что Григорич на всякий случай, что называется от греха подальше, отошёл на метра три от навеса. Вместе подошли ближе. Волчица подняла морду, недружелюбно глянула на Григорича, потом перевела глаза на Николая Ивановича и взгляд как успокоился. Он подошёл вплотную, что-то бурчал добрым голосом, сам не распознавая слов, поймав себя на мысли, что сейчас боится ещё больше, чем в лесу и болтает какие-то слова лишь для самоуспокоения. Опустился перед зверем на коленки, осторожно взял лапу перебинтованную и стал её разматывать, волчица тут же попыталась лапу лизнуть да получилось что лизнула руку человеку... По спине Николая Ивановича прошёл холодок.

– Вот я так в лесу, сам даже не понимая, что и делаю, так её и бинтовал, так вот... – говорил он, вроде как Григоричу, а сам ловил себя на мысли, что говорит с волком.

– Главное тут, чтоб кровь не припекла бинт, а то так и не сорвёшь...

Бинт размотался весь, бинт был в крови. Рана ещё сочилась, но уже не так обильно, Григорич только глянул, сразу сказал:

– Да. Тот переярок, это картечь так срезала… по земле, похоже, прошла...

Николай Иванович по-новому перебинтовал лапу. После достал из кармана две щепки и показал волчице:

– Это вот на другую... на ту вон лапу... поняла? А то зарастёт не так...

Он аккуратно положил две шины по краям, чуть придавил пальцами, тут же прямо с дощечками лапу приподнял и обернул быстро два раза бинтом. Зверь не пикнул, только на каком-то витке пасть разинул и как-то протяжно зевнул. Зевнул явно не от удовольствия, а от боли... тут же послышался очень короткий и тихий скулёж зверя. Николай Иванович старался бинтовать крепче, чтобы надолго хватило. Получилось. Он поднялся, сказал, вытерев лоб:

– Ёлки-палки, на старости лет мне вот только таких эпизодов в жизни и не хватало. Ну как тебе, Григорич?

– Так, с виду – ровно. К ветеринару бы... да повезёшь как... вся деревня узнает. Ты вот что, – он посмотрел в сторону, – там забор у тебя на углу покосился весь, упал почти... надо поставить. Собаки они такие – забредут, унюхают волка, потом не оберёшься возни с ними, будут гавкать до хрипоты, люди заволнуются.

Он подумал над своим предложением, пожал плечами, договорил:

– А так мало ли... место здесь у тебя укромное, двор большой. Может, не унюхают, если во двор не пустишь. Разумел?.. Я схожу за пилой, у меня есть несколько досок, поставим вместе. Молоток тащи.

До позднего вечера они пилили доски и ставили забор во всех местах, где тот либо завалился, либо просто снизу подгнил. Поставили хорошо. Теперь с уровня даже большой собаки практически невозможно стало увидеть, что во дворе делается и кто там ходит.

Осмотрев сделанную работу, Григорич ушёл к себе, несколько раз бранно выругавшись. На ходу обернулся и бросил Пыстину:

– Всё же надо застрелить. Негоже волков прикармливать, когда скотина во дворах стоит!

Через минут двадцать он вернулся с сумкой в руках. Прошёл в кухню, там из сумки вытащил кастрюлю с едой, трёхлитровую банку молока, помидоры, огурцы и бутылку водки.

– Миска есть? – спросил он требовательно. – Похуже. И побольше.

Николай Иванович дал миску. Григорич вылил в миску молока половину банки, сказал, как-то запинаясь, словно стеснялся:

– Это вот твоей Тяпе... зверюге поганой... дай, пусть попьёт, сразу оно… мало ли что... надо потихоньку... чтоб привыкала. Иди, отнеси прямо сейчас, а я тут нам накрою... Жене сказал, что у тебя сегодня день рождения сына... А? Сын – то есть у тебя, а то я и не знаю.

– Есть сын, даже два, – улыбнулся Николай Иванович, – только они зимой родились.

– Ну, ничего, – махнул рукой Григорич, – такое дело надо обязательно обговорить. Иди, корми свою Тяпу. Как есть будет нормально, мы ей курячьих косточек дадим потом.

Молоко волчица приняла благосклонно. На лапы подняться не смогла, лишь голову повернула в сторону миски, даже не принюхиваясь, а потом также осторожно подняла глаза на человека. Посмотрела хоть и жалобно, где-то даже беспомощно, но вместе с тем и независимо и отвернулась в сторону, опустив голову на землю.

– Вот ты молочка попей, тебе и полегчает, – сказал ей Николай Иванович добрым голосом, словно ребёнку. Волчица не двинулась. Он ушёл.



– ...а вот когда с медедём я на лесосеке вот так – лоб в лоб... так замер я, как статуя «девушки с веслом», Коля, и стоял пока тот, лохматый негодяй, в лес не ушёл! Вот и стоял так, штаны не застегнув, а про пописать и забыл совсем! – жестикулировал руками Алексей Григорьевич, рассказывая свои страшные истории.

Они сидели уже часа два, хорошо закусывали и Николай Иванович, за эти два часа дважды пытался пойти посмотреть, как там зверь его под навесом себя чувствует, но Алексей Григорьевич – человек бывалый и осведомлённый в делах лесных – его дважды останавливал, говоря:

– Ты... не лезь к ней... она – зверюга, живёт в лесу... понял? Вот тебя сейчас бы волки в своё логово притащили, а потом бы наведывались... а? Хорошо тебе? Во-от. Пусть зверь отдыхает, раз ты его вылечить собрался.

– Ну, а как ей там чего неудобно сейчас? Может глянуть потихоньку?

– Ты лучше послушай! Вот медведЯ... (он сделал ударение на последний слог) медведЯ встретишь на тропинке или там... неважно... сразу в стойку! Быц! И замер! Тогда он уйдёт. А так... побежишь – примет тебя за лося какого и-и... цап! И всё! А ещё лучше потихоньку надо на него начинать орать, ага... орать. Плохими словами, ёшкин кот!

Ближе к ночи они поднялись, прибрали за собой на столе, прихватили оставшиеся куриные косточки и пошли к волчице.

Зверь лежал на боку и при их появлении лишь поднял голову, посмотрел, а потом опустил обратно. Миска была чистая.

– Ну вот, – удовлетворённым голосом молвил Григорич, – что и следовало ожидать – вылакал, подлюка! Положи ей косточки поближе, захочет, слопает. Пошли.

Прощаясь, Николай Иванович благодарил, Алексей Григорьевич наставлял. Наставлял, наставлял, да вдруг и выпалил неизвестно кому, может даже и себе:

– Ну вот что мы за люди такие?.. Что ж этот человек за зверь такой? Вначале стреляем, убиваем, капканы ставим, а потом... как не вышло, не добили, значит, да? Так лечим потом! Ухаживаем. Ну как это называется? Абсурд!

– Человечность, – ответил Николай Иванович.



Через месяц лапа, что была ранена картечью, полностью заросла, вторую лапу, что сломал капкан, волчица носила наперевес, чуть вытягивая перед собой. Ела Тяпа, как её стал звать Николай Иванович, всё, даже овсяную кашу на молоке. Хорошо хоть староста Алексей Григорьевич постоянно теперь молоко ему носил от своей коровы. Ежедневно утром три литра. Отдавал банку, забирал пустую и приговаривал:

– А не дай Бог, она потом на мой двор придёт... понял? Сам задушу. Вот сейчас помогаю её на ноги поставить, а не дай Бог... сам и удавлю.

– Да не придёт она никуда. Волк же? Чуток поправится да убежит в лес за свободой своей.

К октябрю Тяпа совсем поправилась. Николай Иванович шины да повязки с неё снял, но волчица осторожничала и как-то принципиально хромала, словно на иголочку наступала. Они настолько свыклись друг с другом, что и Николай Иванович, и Тяпа совсем перестали друг друга бояться. Жить в дом волчица так и не пошла, сколько ни звал он её, сколько ни приманивал той же миской с молоком и хлебом. Жила под навесом, на сене. Утром встречала своего спасителя весёлыми глазами, крутилась у ног, вытягивалась телом, припадая на передние лапы, словно псина обычная, что радуется хозяину. Николаю Ивановичу даже почудилось разок, что Тяпа хвостом вильнула. По двору гуляла осторожно, принюхивалась, словно понимала, что живёт здесь нелегально. Собаки иногда брехали в сторону их двора как-то не так, как обычно, но жители деревни на это внимания не обращали. К середине месяца, когда трава уже вовсю желтела, Николай Иванович попробовал вывести выздоровевшего волка на свободу. Только рассвело, пришёл к ней под навес, сказал:

– Пошли в лес, будем искать, где место твоё в жизни. Идёшь?

И Тяпа пошла, послушно так пошла: голову вниз, хвост пушистый вниз и только изредка глазами тревожными по сторонам водила да носом тянула воздух.

Они гуляли час или больше. Уже и роса высохла, и тропинки обозначились под лучами солнца, только Тяпа так никуда и не ушла от человека. Так и проходила рядом, иногда понюхивая осторожно и трепетно какие-то особенные деревья и кусты. Николай Иванович глянул на часы, решил возвращаться, сказал ей:

– Раз не хочешь в лес, пошли домой!

Гуляли они каждый день, каждое утро, до самого первого снега. Солнце вставало теперь позднее, поднималось на небе всё ниже, трава посохла, кусты на поле и вдоль ручья желтели листвой, что облетала с них при первых порывах ветра. Деревья теряли свой наряд летний, листва эта кружилась в воздухе, устилала все тропинки шуршащим ковром, кое-где начали проглядываться совершенно голые стволы. Даже величественные лиственницы опадали мягкими, пожелтевшими иголками.

Первый снег волчица встретила радостным скулежом и особенным весёлым настроением. Едва рассвело, она выскочила из своего укрытия, забегала по двору, подпрыгивала и ловила зубами падающие крупные снежинки. Николай Иванович удивился, но препятствовать не стал, пусть носится. В этот же день «подпольное» существование его зверя было обнаружено. Тётка Антонина, что жила через три двора, ходила к ручью, полоскать бельишко какое-то, да случаем и услышала скулёж Тяпы, а потом и саму Тяпу увидела вскользь, да хвост её... да не собака это... да что такое, Николай Иванович, никак у тебя зверь живёт?..

Пыстин поначалу растерялся, а потом сказал так:

– Полукровка это. Был я тут у Пашки в поселке рабочем, его эта псина... так он попросил на время взять себе, сам поехал куда-то... не знаю, отпуск может?.. Ну, а что? Она добрая, ластится к человеку... пусть поживёт.

– Пусть, – согласилась вдруг Антонина, – только ты, Николай Иваныч, не говори сам никому, лучше пусть не знают... наши-то? Ага? Зверюга, она и есть зверюга. Хоть у неё там вот столечко кровинки волчьей! Не показывай лишний раз... ага? И сам её придерживай... и-ишь какой хвостяра у неё?.. Прям на шубу!

– Да я и не показываю. Она у меня уже какой день...

– Вот и молодец. Тут же у всех подворье... скотина... понимать надо! Я болтать не буду и ты поменьше...

С этими словами ушла.

Каждое утро Николай Иванович просыпался с одной мыслью – куда теперь девать зверя? Уходить волчица не хотела, прогонять её как-то не мог. Кормить Тяпу было не так и сложно, ела она практически всё, как любая дворовая собака. Каждое утро, весь октябрь месяц, пока снег не лёг на землю, ходили они в лес на час, на два, а бывало и больше, бродили вдоль ручья и даже забирались в дебри глухие, но Тяпа оставалась с человеком и даже как-то радостно принимала слова – домой пошли, домой, домой!..

В середине ноября повалил снег, Тяпа сменила к этому времени свою шубу на зимнюю, стала похожа на волка так, что никак теперь нельзя было сказать – полукровка. Там была такая волчья кровь в каждом шаге, каждом взгляде, каждом прыжке и даже в том, как волчица уши прижимала к голове. После прогулок утренних Николай Иванович иногда садился на крыльцо, смотрел через забор на лес за ручьём, крутившуюся рядом Тяпу спрашивал:

– Ну, какой ты волк? Кашу лопаешь, хвостом вилять начал... Куда с тобой теперь?

Алексей Григорьевич наведывался к ним постоянно, то косточек принесёт Тяпе, то с каким советом, как с волком жить в одном дворе, то ещё что-то. Тяпа его узнавала и даже давала себя погладить по серой морде.

– У тебя волчара меченая, – говаривал он, осторожно гладя по голове, – видишь какая у неё полоска чёрная от лба и прямо к носу идёт, видишь?..

– И что это? – спрашивал Николай Иванович.

– А это у них, у волков, метка такая, – явно не успевал что-то своё, особенное, придумать тот, – вообще, как думаешь, легко волку распознать свою волчицу или нет? Они ведь все как один – серые, невзрачные. А вот как вырастет она... что делать будем? Матёрый не сможет жить без воли, без охоты... натура-то всё одно – волчья! И кровь волчья.

«Волчья натура» однако и не думала становиться волком. Прыгала вокруг хозяина, иногда, когда тот сидел со своими думами на крылечке, подходила и от избытка чувств совала ему свою морду под мышку. Проденет морду под руку и так стоит долгие минуты, пока Николай Иванович не скажет:

– Да будет тебе...

Тогда она морду вытаскивала, смотрела весёлыми, понимающими глазами на него и, выворачиваясь вбок, осторожно прикладывалась на колени человеку, искоса поглядывая плутовскими глазами, словно понимала, что делает что-то совсем не волчье.

Николай Иванович нашёл в доме старый резиновый детский мяч, весь облезший, но форму ещё не потерявший. Вышел на крыльцо, Тяпу позвал, она из-под навеса вышла, он мяч швырнул на двор резко... мяч запрыгал и покатился к забору. Тяпа в одно мгновение сорвалась с места, в два-три громадных прыжка нагнала игрушку, хватанула зубами... один рывок мордой по сторонам – и мяч, разорванный в клочья, улетел прочь. Потом какое-то время она стояла и смотрела на этот кусок резины, подошла осторожно, понюха и ушла к себе под навес.

– Вот ты же чучело, – сказал ей Николай Иванович, – играть надо, а не резать.

Когда снег лёг плотным покрывалом по всему двору, что уже не таял и не сбивался в комки, Тяпа придумала себе новую игру – разбегалась по двору и, падая на морду, скользила ей по снегу пару метров, потом каталась на спине, извивалась всем телом упругим, шкура её при этом играла на солнце, лоснилась от здоровья и силы животной. Наигравшись, она или бежала к хозяину или, если того на дворе не было, подходила к дверям и начинала жалобно поскуливать, вызывая Николая Ивановича наружу. В дом волчица так и не зашла ни разу, только носом тянула возле дверей, улавливая для себя новые запахи.

Под Новый Год приехали сыновья с детьми. Праздник был три дня. Запускали фейерверки, стреляли из ружей, палила вся деревня, орали песни день и ночь. Гуляли без устали. Николай Иванович Тяпу не забывал и всячески успокаивал, когда начинали стрелять, гладил по морде да приговаривал:

– Это у людей такой звериный праздник... чуть что, так греметь на всю округу.

К вновь прибывшим детям и внукам Тяпа ни разу не вышла, но носом тянула, уставившись осторожными глазами на двери дома. Николай Иванович в эти дни ходил к Тяпе несколько чаще, приносил еды побольше, чтобы зверь не очень страдал от людей и не пугался детских радостных криков. Тяпа как-то с пониманием встречала его, иногда просовывала свою морду под мышку Николаю Ивановичу и замирала на минуту, давая себя погладить по холке. Потом смотрела волчьими глазами на человека и, перед тем как уйти к себе на сено, всегда разок тёрлась мордой о колено Николая Ивановича. Это было как волчье спасибо. Николай Иванович ещё сидел какое-то время, говорил со зверем на своём языке, зверь слушал, казалось всё понимал, но...

Но на четвёртый день Тяпа пропала. Следы её обрывались у ворот, где было видно, как задние лапы, точнее когти её вонзились в землю, взрыхлив припорошь снега, и волчица, очевидно, просто перепрыгнула ворота, после чего следы её терялись в речном кустарнике. Не появилась она и через день, и через два, а потом и ждать перестали. Тяпа ушла в лес навсегда.

К окончанию новогодних каникул уехали и дети с внуками.



Зима сошла весенними ручьями. За всякими домашними заботами по дому, да и во дворе, Николай Иванович не заметил, как подошло лето. Чувствовал он себя уже настолько хорошо, что подумывал вернуться в город. Может быть, и не сразу, но вернуться к работе, потому как скучал без своего дела, которому отдал всю жизнь и которое снилось ему последнее время чуть ли не каждый день.

К концу июня вновь приехали дети с семьями. Гостили почти неделю, после чего внук Ванька, восьми лет отроду, вдруг не захотел возвращаться в город. Так и сказал тихонечко, жалобным голосом своим родителям – можно у деда пожить немножко?.. Решили оставить, то ли на пару недель, то ли на месяц, как пойдёт.

С Ванькой в доме стало веселее.

Где-то в самой середине лета Ванька упросил деда сходить с ним в лес. Никогда он в лесу не был и не знает, что это такое? В книжках читал, что летом в лесу тихо, особенно на рассвете, роса на траве блестит, птицы поют, а он не был никогда, не видел, да и не слышал такое никогда.

Николай Иванович согласился, достал две корзинки, приготовил с вечера пару приличных бутербродов, вместо воды налил литр молока, что покупал у тётки Антонины, на всякий случай положил в корзинку спички и маленькую аптечку... мало ли что там в лесу?

Утром и пошли. Николай Иванович повёл Ваньку по местам уже давно ему известным. Пошли тем путём, каким он ещё Тяпу водил прошлым летом, когда хотел, чтобы волчица ушла к себе, обратно в лес. Места здесь, у своей деревеньки, он знал так хорошо, что любая тропка была как навигационный знак: вот эта ведёт к речке, а эта к ручью, что левее речки бежит, а вот эта... эта к началу деревни выводит, по ней сюда тётка Антонина ходит за грибами.

К обеду корзинки уже были заполнены ягодой черникой, Ванька нашёл три больших подосиновика на толстых высоких ножках. Потом пошла голубика целыми полями, они немного увлеклись и забрели в какие-то новые места, где Николай Иванович никогда и не был. Однако, волноваться было ни к чему, потому как следы их, в виде примятой травы, читались хорошо и всегда можно было вернуться обратно.

Низкие кустики голубики в конце поля сменила красная смородина, кусты которой высились чуть ли не в рост человека. Николай Иванович крикнул Ваньку. Ванька подбежал, удивлённо выдохнул на кусты смородины:

– Ух, ты! Вот это да!

Как вдруг из этой смородины тут же вылезла коричневая и почему-то остроносая морда с перепачканными челюстями, нос шумно вдохнул воздух, кусты полностью раздвинулись... за ними на задних лапах стоял медведь. Николай Иванович не был сельским жителем, никогда медведей в глаза не видел. Вначале он даже подумал, что это кто-то из местных... ну да, решил так пошутить. Противостояние людей и зверя продолжалось какие-то секунды, Николай Иванович дико заорал, схватил Ваньку за руку и бросился с ним бежать... куда? В другую сторону. Ноги его сами неслись во весь опор, Ванька сзади телепался, как лодочка за большим кораблём. Если бы Николай Иванович хоть на миг обернулся назад, то увидел бы, что медведь от его крика бросился бежать в другую сторону да с такой же скоростью. Похоже зверь был молодой, да и сытый к тому же... на полный желудок и перепугался.

Сколько так бежали дед и внук, сказать трудно, но через какое-то время Ванька, задыхаясь, крикнул дедушке:

– Деда! Я не могу больше! Деда!..

Николай Иванович остановился, обернулся – никого. Тихо. Всё ещё держа Ваньку за руку, пошёл быстрым шагом дальше. Страх держал крепко. Мысль в голове была одна – выйти скорее к реке, там в любом случае доберёмся до деревни. Через ещё несколько минут быстрого шага он понял, что опасности нет, зверь либо отстал, либо вообще не стал их преследовать. Они остановились и сели на мох у высокой сосны. Николай Иванович тяжело дышал, сердце колотилось как бешеное, в груди немного давило. Он глянул на Ваньку, улыбнулся, спросил:

– Испугался?

Ванька кивнул, сел рядом и сказал:

– А корзинки наши где?

Только здесь Николай Иванович понял, что впопыхах, на бегу, продираясь через кусты, они потеряли обе корзинки, а может, просто ветки кустов вырвали их поклажу? Не до корзинок было.

– Ничего, – ответил он, – корзинки ещё будут, главное от медведя убежали...

– А папа рассказывал, что от медведя бежать нельзя, – сказал Ванька, – надо стоять и орать на него.

– Да? – удивился дедушка. – Ну что ж сделаешь... городской я житель, навыков по медведям нет.

Они стояли в какой-то глухомани леса, совсем непонятно в какой его стороне. Здесь кроны деревьев так плотно смыкались над головой, что и неба видно не было. Солнце уже давно спряталось за тучи, ориентир, по которому можно было хоть что-то определить, исчез. Небо было всё в тяжёлых тучах и солнце сквозь ветки нигде не просматривалось. Николай Иванович изумлённо, чуть испуганно, едва слышно выговорил:

– А это мы… где?

Возвращаться решили кругом, и внук и дедушка вместе решили, что то место, где они примерно встретились с медведем, надо было обойти по кругу. Вдруг он там до сих пор сидит?

Возвращались по кругу с полчаса. Через полчаса Николай Иванович свои знакомые места не узнал, попросил Ваньку не отставать и быстро пошёл наугад дальше. Через ещё часа полтора Николай Иванович мест знакомых опять не узнал. Лицо ладонью протёр, сказал негромко:

– Кажется, заплутали мы с тобой, Ваня.

С первого перепуга пошли опять наугад. Ходили-ходили какое-то время, но ничего своего, родного, или каких знакомых мест так и не увидели. Ванька устал, попросил деда сесть, отдохнуть. Присели у высокой сосны. Николай Иванович глянул вверх по стволу, мелькнула мысль забраться, посмотреть вокруг сверху, но сосна была снизу вся голая, не ухватишься. Ванька тоже смотрел на ствол, но детских сил также не хватило бы, чтобы забраться вверх, да и опасно это для ребёнка. Деревья в чаще, что стояли рядом, были либо такими же, либо, если раскидистыми, как берёзы, особой высотой не отличались. Вряд ли с них можно было бы что-то увидеть дальше верхушек крон высоких сосен.

– Деда, сказал вдруг Ванька, – а папа мне говорил, что с северной стороны на деревьях мох растёт...

Николай Иванович глянул на внука, пробормотал – и верно, сразу же поднялся, стал искать мох на стволах сосен, что-то увидел там, тут же пальцем ткнул в сторону, сказал:

– Так, если север там, то юг у нас там... лес от нашего дома – чисто на север... Значит? Идём на юг... строго на юг, наверняка выйдем к нашей речке... а там как-нибудь, главное – к воде.

Пошли на юг.

Лес здесь стоял густой, заросли кустов постоянно тормозили движение, Ванька прятался от веток, что хлестали его по лицу, за спиной деда, держась за его ремень. Ветер дул где-то поверху, качал кроны высоких сосен и елей. Тучи сгущались ещё больше, словно к дождю, но живность никуда не пряталась, на ветках, где-то за листвой и тут и там пели птицы, перекликались деревянными голосами тетерева да изредка отовсюду доносилось карканье вороны.

Николай Иванович продирался сквозь кусты как большой буйвол, не разбирая, где легче, где заросли тоньше, шёл напролом, раздвигая руками и высокие кусты ивы, и тут и там проросшую ольху. На Ваньку не оборачивался, раз от разу чувствуя его руки то ремне своём, то на полах куртки. Лес был здесь нескончаемый. По пути они не встретили ни одного ручейка, ни одной опушки, чтобы хоть какое пространство появилось, всё заросли да заросли.

Через пару часов Николай Иванович ощутил усталость во всём теле. Сердце колотилось, дыхание срывалось и ноги уже начали подкашиваться. Николай Иванович присел под раскидистой берёзой, Ванька тут же последовал за ним, повалившись на спину и раскинув руки.

– Что-то лес длинный, – произнёс Николай Иванович осторожно, как пытаясь понять: сильно боится Ванька этой ситуации, или держится?

– Забрели далеко, деда, – ответил тот легко и беспечно, – но мы же выберемся, правда?

Ванька на этих словах приподнялся и посмотрел деду в глаза. Николай Иванович перевёл дыхание, сказал:

– Выберемся. Чувствую, выберемся. Надо отдохнуть, что-то я...

На этих словах голова его куда-то провалилась, свет померк и стало слышно, как бьётся его сердце...

Проснулся или очнулся Николай Иванович от того, что кто-то тормошил его за плечо и постоянно повторял: «Деда, проснись, деда, проснись!» Он открыл глаза, увидел напротив Ваньку, испугался ещё больше, чем медведя, что спал, головой мотнул, спросил тревожно:

– Что, что случилось?

– Ничего, – Ванька пожал плечами, всматриваясь в лицо деду, – ты спал долго... я испугался...

– Да это я... – Николай Иванович запнулся, подбирая слово, – устал я... года... здоровье не такое уже... сейчас пойдём. Не бойся ничего. Главное – ушки свои напрягай, может, услышишь что? Поезд там, автомобили, или просто собака лает... может, ручей где-то услышишь, или даже речку?

Николай Иванович тяжело поднялся. Оглянулся... Что в зарослях оглядываться? Подошли к высокой сосне, стали рассматривать мох, где растёт, куда идут, верно ли? Николай Иванович достал свою походную аптечку, вытащил из свёртка таблеточный Корвалол, проглотил две пилюли на всякий случай. Самому, конечно, хоть сдохни, но внука вытащить как-то надо?

Отчего-то Николай Иванович надеялся на свою слепую удачу. Как-то не верилось ему, что можно вот так запросто, с перепугу, что называется, пропасть в лесу, тем более в том лесу, куда ходил ежедневно всё лето, знал все тропки... да, поохоже, не все тропки знал, раз заплутали? И всё же он шёл и шёл, ведя за собой мальчишку, на каждом шагу ожидая, что лес сейчас раскроется и они увидят свою деревню Выкшу. Однако лес раскрываться не торопился, а даже наоборот с каждым шагом становился всё гуще, все непрогляднее и темнее.

Очень скоро стала мучить первая жажда. Жажда – это не тогда, когда пить хочется, это когда глотать всухую становится практически больно. Единственное, чему удивлялся Николай Иванович, – Ванька ни разу за всё время не заплалкал, не застонал, не заныл, а шёл и шёл за дедом, упрямо веря в то, что дед знает, как выйти из этой ситуации, из этого леса. Дед знает и выведет.

Но организм Николая Ивановича уже начинал сдавать. Сердце хоть и вошло в ритм хотьбы, но колотилось так, что слышно было его и в висках, и в груди, и даже в кончиках пальцев. Мышцы ног начинали подрагивать, постоянно срываясь в судороги, которые тут же проходили, но возможности сковать тело человека от этого не убавлялось. Всё чаще Николай Иванович стал задумываться о ночёвке в лесу. Ночёвки он боялся больше всего. Боялся потому, что никогда в жизни так не ночевал и не знал, как и что устраивать. Да и спички... те самые спички, что могли разжечь костёр, он по дурости своей городской положил в корзинку, а корзинки сейчас валялись где-то в глухомани лесной, при авральном бегстве от медведя. Вот теперь и ночуй без костра. Сиди в темнотище лесной, в страхе от каждого шороха, каждого скрипа да хруста ветки.

Николай Иванович остановился и тяжело сел у подножия разлапистой ели. Ванька тут же упал на коленки, потом перевернулся на спину.

– Посидим, Ваня, – сказал Николай Иванович, – ты, если силы есть, вон ягоды порви, а то пить у нас нечего... ни ручейков, ни отстойников.

Пыстин молвил, и голова его тут же погрузилась в темноту. Последняя мысль промелькнула чёрным вороньим крылом – не выйти! Заблудились.

Его опять разбудил Ванька. Он сидел напротив него на коленках и тормошил деда за плечи, звал громко, словно торопился... Николай Иванович очнулся, сказал:

– Да, да, идём... уже идём. Посмотри на мох пока...где север... я сейчас...

И вновь провалился сознанием.

Ванька будил снова и снова. Наконец сознание полностью вернулось к Николаю Ивановичу. Он поднялся, осмотрелся, Ванька тут же сказал:

– Мох вон там, значит юг – там, север – там... деда, идём?

– Идём. Деда отдохнул, сил прибавилось, сейчас выйдем точно, Ваня. Не бойся. Только вперёд!

Однако дальше стало хуже. Идти быстро уже не смог. Руки ослабли, как отекли, и продираться сквозь кусты не очень и помогали. Продирался Николай Иванович всем корпусом. Ванька шёл за ним нога в ногу, почти упёршись лицом деду в поясницу.

Через час Николай Иванович вновь устал. Глянул на часы – почти половина пятого вечера. Что делать, если не выйдут к темноте в деревню? Николай Иванович на этот вопрос даже себе ответить не мог. Разводи костёр, да ночуй, что ещё?

Опять присели под каким-то высоким деревом. Посидели. Николай Иванович вспомнил старые байки, что слушал ещё от своих сослуживцев по работе, рассказывал Ваньке, тот смеялся, переспрашивал, просил рассказать ещё. Страх немного отошёл, но вместо него пришло какое-то навязчивое чувство, что за ними кто... следит. Вот просто кто-то подглядывает из-за деревьев, но не подходит. Начитавшись и насмотревшись про снежных людей, так называемых Йети, Николай Иванович, стараясь не перепугать Ваньку, спросил:

– Такое впечатление, Ваня, что мы тут не одни, словно нас здесь чуть больше, а?..

– Не одни? – совсем не испугался тот. – А сколько?

– Не знаю, – пожал плечами дед.

– А вот, знаешь деда, – вдруг голосом тихим, как заговорщик, поведал внук, – когда мы шли сюда, вот за нами кто-то шёл... Я тебе не говорил, потому что думал, что тебе покажется, что я боюсь, а я ничего не боюсь!

– Кто за нами шёл? – слегка струхнул Николай Иванович.

– Не знаю, – Ванька где-то даже бравировал своим сообщением, – вот неслышно шёл и шёл. Ничего под ним не хрустит, а я оглянулся, и мне показалось, что тень... вот знаешь так – вжик! И пронеслась... а?

– Не хватало ещё... – пробормотал дед едва слышно, – сейчас ещё этого не хватало.

Он быстро поднялся. Взял Ваньку за руку и, держа её и его за спиной у себя, повёл дальше. Так, ему показалось, сейчас было надёжнее.

Через несколько минут резко обернулся – никого. Лес, кусты, птицы поют.

Прошли ещё какое-то время, Николай Иванович вновь резко обернулся – пусто. Ванька спросил:

– Не видно?

– Нет. Думаю, это просто от пустоты тебе привиделось.

Ванька плечами пожал. Пошли дальше. Время шло к вечеру. Часы уже показывали семь, когда Николай Иванович предложил Ваньке опять передохнуть. Присели у высокой сосны. Глаза смыкались. Николай Иванович попросил внука сесть рядом, сказал:

– Если вдруг задремлю, ты не бойся, я пять минут отдохну, и ты меня просто буди, а то я... любитель поспать, знаешь...

Ванька бодрым голосом согласился, потом попросил:

– Деда, а можно я пока ягоды порву, тут вон её сколько, я здесь, никуда не пойду... пить хочется.

Николай Иванович разрешил и сразу же провалился в сон, точнее в беспамятство.

Ему приснился сон. Кто-то стоял перед ним непонятный, совсем непонятный и постоянно говорил: не выйдешь ты из леса, здесь тебе оставаться, тут и могилка твоя, и Ваньку погубил, и сам, дурак старый, не выйдешь из леса никогда.

Николай Иванович хотел драться и защищать и Ваньку, и себя, но вместо этого внезапно, как-то очень явственно услышал наяву голос внука:

– Деда... деда! Деда проснись!

Николай Иванович открыл глаза, внука не увидел, но потом почувствовал, что тот каким-то образом сумел протиснуться между ним и деревом, на которое он, засыпая, опёрся спиной. Ванька сидел за дедом и на ухо ему чуть ли не кричал и просил проснуться.

Наконец Николай Иванович полностью очнулся. Ясными глазами посмотрел вокруг, как-то сразу по бокам, потом перед собой... Перед ним в двух метрах стоял... волк.

Первое что ощутил Николай Иванович – загудели ноги, как-то так нехорошо загудели, словно сейчас отнимутся от страха, потом нехорошо и холодно вспотел лоб, за ним спина... Потом на ухо услышал голос Ваньки, тихий такой, жалобный:

– Деда, что делать будем? У меня ножик есть...

Волк стоял напротив и никуда уходить не собирался. Николай Иванович сглотнул всухую, сказал зверю негромко:

– Тебе чего? Иди к себе... не зима нынче...

Волк, похоже, всё понял, но никуда не ушёл, а вместо этого лёг и перевернулся на спину, задрав вверх лапы. И здесь Николай Иванович прозрел, через весь лоб зверя увидел тёмную полоску, улыбнулся всем лицом и неуверенно, но ласково и тепло спросил:

– Тяпа? Ты?

Тяпа вскочила резво, тут же подошла к нему и мордой своей уткнулась под мышку. Ванька сзади спросил:

– Деда, это твой волк? Тот самый?

Тяпа вытащила морду, посмотрела Николаю Ивановичу как-то откровенно в глаза, как-то совсем не по-волчьи, а по-собачьи и осторожно понюхала воздух от Ваньки, чуть прогнувшись в спине. Николай Иванович двумя руками гладил Тяпу по спине и бокам, говорил:

– Это Ванька, это внук мой... Тяпа, как же ты... Ой, – здесь рука его прошлась по брюху зверя, – Тяпа... да ты... уже мать?.. Ах, ты же молодец... сколько же у тебя этих щенков – три? Четыре?

– Деда, – позвал его Ванька, – это я её тень видел... это она за нами шла... тут вот...

– Она, она, – согласился дед, быстро поднялся на ноги, потом присел перед волчицей, взял её двумя руками за морду чуть пониже ушей, как это делал всегда раньше и... попросил: – Тяпа... Тяпа, глянь на меня... Тяпа... домой! Домой, Тяпа! Домой!..

Волчица вырвалась из его рук, тут же отбежала на пару метров, обернулась и, словно позвала за собой, тут же побежала куда-то. Николай Иванович вначале не понял ничего. Волчица побежала не на юг, а совсем в другую сторону. Вначале она скрылась в кустах, но тут же выбежала из них, глянула на него какой-то особенной, радостной мордой и вновь ушла в кусты, как позвав следовать за ней. Николай Иванович взял Ваньку за руку, сказал:

– Не знаю, может зовёт детей своих посмотреть... не знаю... но лучше так... она выведет к дому в любом случае.

Но Тяпа не звала их смотреть своих детей, она уверенно пошла лесом, правда опять-таки совсем не на юг, а куда-то на запад. Бежать не бежала, трусила легко, постоянно оборачиваясь, иногда где-то в чаще крутила круги и выскакивала у них сбоку, из-под ног. Николай Иванович даже про одышку и усталость забыл. Ванька шёл как заведённый. Оба постоянно озирались, искали Тяпу глазами, словно она могла здесь потеряться.

Через два часа, совсем внезапно перед ними открылось поле, за полем виднелись дома. Они вышли к деревне совсем с другой стороны. Николай Иванович облегчённо вздохнул, Ванька подпрыгивал в высокой, сухой траве и, указывая рукой на крыши домов, тараторил:

– Деда, вышли, деда, вышли!..

Николай Иванович присел на корточки, волчица тут же подошла к нему, ткнулась мордой в плечо и тихонько, как-то стеснительно лизнула его в лицо. Он спросил её совсем по-человечески:

– Ну-у... зайдёшь в дом? Э-э... на двор? Зайдёшь? Пойдём? – уже как пригласил он. – Пойдём домой, посмотришь... нет?

Волчица отбежала в сторону, посмотрела на него весёлыми глазами, тут же подлетела вновь к самым ногам, легонько о колени ёрзнула спиной, выгнувшись всем хищным, мощным телом и пару раз озирнувшись на людей, ушла в лес, грациозно изгибаясь от кончика носа до хвоста, словно не бежала, а летела в траве. Николай Иванович проводил её глазами до самой лесной опушки, потом глубоко вздохнул и туда сказал:

– Ну да... Воля. Кровь твоя волчья.



30. 08 2020 г. Салехард- Воркута
^[1] переярки – волки от года до трёх, между щенком и матёрым, живут с родителями.